Робин Дэвидсон - Путешествия никогда не кончаются

До путешествия, побарахтавшись в потоке тоски и отчаяния, я каждый раз оказывалась на знакомой отмели, точно меня всегда несло по одному и тому же руслу. На отмели стоял столб с надписью: «Здесь!» — здесь преграда, вот она, пробейся сквозь нее, перепрыгни, сокруши, если хочешь узнать что-то новое. Будто мое истинное «я» постоянно влекло меня к этому месту и, пользуясь каждым удобным случаем, указывало на этот столб. Потому что на нем была кнопка, и нужно было только набраться храбрости и нажать ее. Только вспомнить про нее. Но мы ведь вечно все забываем. Или ленимся шевельнуть пальцем. Или боимся. Или не торопимся, потому что впереди еще столько времени. Так забудем же о препятствиях и останемся в наших комфортабельных жилищах (это ли не здравомыслие?), где можно ни о чем не беспокоиться. Где жить — значит идти мимо жизни и где в полудреме мы благополучно доживаем до старости.

И я подумала, что сумела нажать кнопку. Поверила, что овладела некой магической силой, не имевшей ничего общего со случайным совпадением, решила, что подчинила своей воле непостижимый и неотвратимый ход событий, именуемых судьбой, и что больше мне не нужны никто и ничто. В ту же ночь я получила самый тяжкий и жестокий урок за всю свою жизнь. Я поняла, что смерть настигает внезапно и бесповоротно и поражает как молния. Она дождалась, пока я растаяла от самодовольства, и опустила косу. Поздно вечером Дигжити съела приманку со стрихнином.

У меня осталось мало собачьего корма, а я пребывала в таком приподнятом состоянии духа и так обленилась, что не удосужилась взять ружье и добыть для Дигжити мясо. Я просто урезала ее рацион. Ночью она тихонько прокралась ко мне в спальный мешок.

— Что случилось, Диг, где ты пропадала, негодница? Дигжити старательно облизала мое лицо, заползла под простыни и, как обычно, свернулась калачиком у меня на животе. Я прижала ее к себе. Вдруг она снова выскользнула, ее рвало. Я похолодела. «Господи, только не это, только не это, пожалуйста, только не это!» Дигжити вернулась и опять облизала мне лицо.

— Все пройдет, Диг, ты просто немножко нездорова. Успокойся, малышка, иди сюда, прижмись ко мне, я тебя согрею, а утром все пройдет.

Через минуту Дигжити снова выскочила. «Нет, это неправда. Диг — моя собачка, нет, она не отравилась. Это невозможно». Я встала посмотреть, что она принесла. Помню, что не могла унять дрожь и бессмысленно повторяла:

— Все в порядке, Диг, все в порядке, все в порядке, успокойся, Диг.

Она принесла недоеденный кусок падали, но я не почувствовала дурного запаха и твердила, что Диг не отравилась, не могла отравиться. Я заставляла себя верить тому, что говорила, и знала, что говорю неправду. Мысли метались, я пыталась вспомнить, что надо делать при отравлении стрихнином. Схватить за ноги и крутить над головой, чтобы собаку вырвало, но, даже если сделать это немедленно, шансов на спасение практически нет.

— Ну и пусть, я все равно не буду этого делать, потому что ты не отравилась, не отравилась. Ты моя Диг, моя собака, моя собака не может отравиться.

Дигжити ходила кругами, мучительно рыгала и время от времени возвращалась ко мне, ища утешения. Она знала. Вдруг она отбежала к черным кустам акации и обернулась. Она лаяла и выла, я поняла, что у нее начались галлюцинации и она умирает. Два ее остекленевших глаза выжгли у меня в памяти нетускнеющее клеймо. Дигжити подбежала, уткнулась головой мне в колени. Я подняла ее и закружила над головой. Круг, еще круг, еще. Она вырывалась изо всех сил. Я делала вид, что играю с ней. Как только я ее отпустила, она как безумная с лаем ринулась через кусты. Я бросилась за ружьем, зарядила его и вернулась к кустам. Дигжити лежала на боку и билась в конвульсиях. Я выстрелила ей в голову. И застыла на коленях, потом кое-как добралась до мешка и залезла внутрь. Тело сводили судороги. Меня рвало. Подушка и одеяло намокли от пота. Мне казалось, что я тоже умираю. Я подумала, что мне в рот попал стрихнин, когда Дигжити лизала мое лицо. «Так, наверное, чувствуют себя перед смертью. Значит, я умираю? Да нет же, это просто шок, прекрати, надо заснуть». Никогда прежде и никогда потом мне не удавалось сделать то, что я сделала в ту ночь. Выключила сознание, будто рубильник, и приказала себе немедленно погрузиться в небытие.

Я проснулась задолго до зари. болезненно серый предутренний свет помог мне найти все, что нужно. Я привела верблюдов и напоила их. Запаковала вещи, погрузила и заставила себя выпить немного воды. Я ничего не чувствовала. Как-то внезапно подошло время расставаться с этим местом, и я вдруг растерялась. Мне нестерпимо хотелось похоронить Дигжити. Но я убедила себя, что это нелепо. Естественнее и правильнее, чтобы тело собаки разлагалось не в земле, а на земле. И все-таки потребность совершить обряд, убедиться в достоверности, в непоправимости того, что случилось, была сильнее меня. Я подошла к Дигжити и долго смотрела на нее не только глазами — всем своим существом, всей душой. Я не похоронила Дигжити. Но я сказала «прощай» собаке, которую безоглядно любила. Я снова и снова говорила «прощай!» и «спасибо!», потом заплакала и бросила на ее тело горсть опавших листьев. А потом ушла навстречу утру, я ничего не чувствовала. Мое тело онемело, голова и душа опустели. Я знала только одно: надо идти.

В тот день я прошла, наверное, миль тридцать, если не больше. Я боялась остановиться. Боялась, что меня раздавит груз вины, сознание невосполнимости утраты и одиночество. В конце концов я добралась до какой-то промоины и развела костер. Я надеялась, что отупею от изнеможения и усну. Со мной произошло что-то странное. Вопреки ожиданию ни намека на истерику, наоборот: холодная ясная голова, душа на замке, смирение. Я решила закончить путешествие в Уилуне не потому, что сдалась, а потому, что путешествие изжило себя и я это почувствовала — психологически оно завершилось, попросту подошло к концу, как роман, дочитанный до последней страницы. Ночью мне снилась Дигжити, живая и невредимая. Этот сон повторялся потом почти каждую ночь еще много месяцев. И каждый раз во сне со мной случалось множество бед, но Дигжити каким-то образом всегда оставалась жива и прощала меня. В снах она часто превращалась в человека и разговаривала со мной. Сны пугающе походили на явь. Я возвращалась в реальный мир одиночества и не понимала, откуда у меня берутся силы выносить этот мир.

Кому-нибудь, наверное, покажется странным, что смерть собаки — подумаешь, собака! — вызвала такое сильное душевное потрясение, ноя должна напомнить, что из-за полного одиночества Дигжити была для меня не просто игрушкой, она стала моим нежно любимым другом. Случись это несчастье в городе, в окружении людей, перенести его, конечно, было бы гораздо легче. А в пустыне, когда я находилась в совершенно особом душевном состоянии, гибель Дигжити нанесла мне такой же удар, как смерть человеческого существа, потому что, заменив общество людей, Дигжити в значительной степени стала для меня человеческим существом.