Евгений Устиев - По ту сторону ночи

И только бы не пришел тот же Алексей Шорина на мясное заговенье от зимовей в запасенном к веже, где выходит твоя, государева, казна рыбей моржевой зуб кость, и нам было и достальным помереть, и так собрал нас замертва, волоча на нартах чуть живых…»

Таким образом, злосчастные путешественники потеряли за три месяца страшных бедствий одиннадцать человек. Отправившись в поход в слишком позднее время года, когда реки и озера уже покрылись толстым покровом льда и снега, они совершили непоправимую ошибку, и их гибель была неизбежна. Отсутствие рыбы вызвало голод, торосы на реке отнимали быстро гаснущие силы, жестокие метели со стужей надолго останавливали истощенных людей. В результате Петр Афанасьев и его спутники добрались только до перевала на Анадырь (т. е. до Камня), откуда и повернули обратно — навстречу смерти. Трое уцелевших из четырнадцати! Героическая и горькая судьба!

— Если этот крест служил памятником, а не надгробьем, — прервал молчание Саша, — он скорее всего был поставлен либо самим Стадухиным, либо Маторой — словом, первыми землепроходцами.

— В таком случае ему уже триста лет! — воскликнул Петя.

— Ну что ж, очень похоже на это. Дерево настолько истлело, что превратилось в сплошную труху. Кроме того, крест имеет старую форму, которая после царя Алексея Михайловича и патриарха Никона сохранилась лишь у старообрядцев; это также говорит о большой его древности.

Мы бросаем последний взгляд на поверженный временем крест, который поставили для будущих поколений мужественные люди старой Руси. Пробираясь по этому суровому, а подчас скорбному пути к границам земли, они и не подозревали, что совершают великие географические открытия. А между тем их отвага и непреклонное стремление вперед расширили тогдашний мир до пределов совершенно непостижимых уму современных им европейских географов. Узнав у себя в Париже или Лейпциге о новых открытиях на востоке Азии, они рисовали реку «Анадыр» и «Чукотскую землю» так близко от Москвы, что на их картах вовсе не оставалось места для необъятных просторов Сибири!

Через несколько минут Бонапарт завел мотор, и Саша медленно направил наши лодки вдоль обрыва. Одинокая скала еще долго виднелась на горизонте символом стойкости человеческого духа.

Прошло еще три дня; во вторник 7 июля мы достигли устья Мангазейки, к которой так стремились после Ташепы. За неделю пути от Пятистенного пройдено около ста семидесяти километров. Следующий этап — устье Ангарки, до которого остается немногим более ста километров.

Мангазейка впадает в Анюй широким спокойным потоком. Справа и слева от устья поднимаются пологие, густо заросшие лесом холмы высотой до ста — ста пятидесяти метров. Против устья целая серия живописнейших островов; за ними часто слышится звонкое гоготанье гусиных стай.

Несколько выше Мангазейки, в узком проливе между островами, мы встретились с приключением, едва не принесшим мне тяжелое увечье.

Дно протоки, в которую мы заплыли, оказалось очень неровным. Глубокие спокойные участки чередовались о короткими галечными мелями, где шумела и искрилась прозрачная, как хрусталь, вода.

Некоторые из таких каменистых порогов лодки проскакивают относительно легко; Бонапарт слегка приподнимает вал винта, и мы отделываемся минутой страха от скрежета камней о киль.

Нередко, однако, нам приходится соскакивать в воду и толкать моторку вперед. Сегодня особенно греет солнце, и мы остаемся с Сашей в трусах и сапогах. В такой жаркий день частое вынужденное купание доставляет даже удовольствие; мы готовы прибегать к нему и без особой необходимости. Петина плоскодонка в этот раз не отцепляется от шлюпки; перекаты не тан уж опасны, и мы предпочитаем не терять времени на длительную процедуру-

Но вот лодки достигли довольно длинного порожистого участка с сильным течением и мелкой водой. Вскоре моторка запрыгала по гальке, как телега по ухабам; Бонапарт выключил мотор. Мы с Сашей в который уже раз соскакиваем в воду и пытаемся противостоять напору течения. Куда там! Сильная струя подхватывает шлюпку, и она, грохоча по гальке, мчится назад. Мы пытаемся задержать ее разгон, но это оказывается невозможным. Мало того, движение столь стремительно, что ни Саша, ни я не поспеваем за ним и, чтобы не отстать, принуждены повиснуть на бортах шлюпки. В тот же момент она поворачивается боком к течению и, сильно накренившись на мою сторону (я гораздо тяжелее!), продолжает свою бешеную скачку по порогам.

Я вишу на переднем по ходу борту шлюпки и, следовательно, движусь спиной вперед. Только отчаянные, быстро приближающиеся крики Пети позволяют мне почувствовать опасность. Очевидно, лодки вот-вот столкнутая!

Я, однако, еще не понимаю, что мне грозит. Оказывается, моя спина находится как раз на уровне бортов сближающихся шлюпок, и при ударе мой позвоночник может переломиться, как сухая палка! Саша и Бонапарт, увидев грозящую мне опасность, тоже кричат: «В лодку, в лодку, прыгайте в лодку!» Только теперь до меня доходит смысл этих воплей; я делаю страшное усилие, подпрыгиваю и грузно переваливаюсь через борт едва не перевернувшейся шлюпки. Как раз вовремя! В следующее мгновение, еще барахтаясь на дне, я слышу глухой звук удара. Лодки столкнулись!

К счастью, все это произошло так быстро, что Петя даже не успел выскочить из своей плоскодонки. Это в сущности и спасло наши лодки от серьезных повреждений. За секунду до столкновения он инстинктивно вытянул обе могучие руки и уперся ими о борт нашей тяжелой и потому быстрее мчавшейся шлюпки; Бонапарт, перегнувшись за борт, оттолкнул лодку Пети; удар был таким образом смягчен, и все обошлось благополучно.

Еще через мгновение нас вынесло на глубокую воду, и мы спокойно высадились на ближайший островок: нужно было осмотреть дно шлюпки, в которой, по словам Бонапарта, появилась течь.

На островке зеленела чудесная группа больших гладкоствольных тополей с редким подлеском из отцветшего шиповника, красной смородины, голубики и крупной синей смородины — охты, называемой, как говорит Петя, алданским виноградом. Ягоды смородины, обогреваемые солнышком, уже наливались соком и краснели. На наших Глазах весна за каких-нибудь несколько дней сменилась летом. Я не перестаю удивляться быстроте превращений северной природы.

После короткого совещания мы решаем полностью разгрузить шлюпку, проверить состояние ее дна и в случае необходимости произвести ремонт. Через час опрокинутая шлюпка, как выброшенный морем! кит, лежит на гальке. Тонкая жесть, которой обит киль, местами уже протерлась о камни и задралась в сторону, обнажив измочаленное дерево.