Евгений Коршунов - Чернее ночи

Она отвернула белую полоску манжеты и взглянула на циферблат «роллекса»: оставалось еще двенадцать минут, этого времени было достаточно, чтобы не торопясь спуститься со второго этажа по грязной, давно не убиравшейся лестнице и выйти на угол узкой, типичной бейрутской улицы, на которой ветхие, ободранные временем и событиями особняки в мавританском стиле жалко соседствовали с современнейшими доходными домами-башнями.

Она медленно обвела взглядом комнату, мысленно прощаясь и с этим кусочком своей жизни. Впрочем, своей ли? Она усмехнулась: можно ли назвать своею жизнь под разными именами и по чужой воле, жизнь без собственного «я», без собственных желаний и привычек, без права на колебания, сомнения, без прошлого и без будущего, только с одним настоящим — зыбким и ненадежным?

На низкой тахте, покрытой вытертым персидским ковром, — распахнутая пасть дешевого, изрядно потрепанного чемодана, а в ней комком нехитрые принадлежности ее туалета. Она вдруг представила себе, как грубые, бесцеремонные руки контрразведчиков будут копаться в ее белье, и ей на мгновение стало не по себе, но только лишь на мгновение — разве это для нее впервые — ускользать вот так, как ящерица, отвлекающая врага отброшенным, судорожно бьющимся хвостом? Будут они копаться и во встроенном шкафу, где висят на «плечиках» коричневые монашеские платья из дешевой простой ткани, а на полках аккуратно разложены стопки отутюженных черных косынок и белоснежных, по- монашески строгих воротничков и манжет. Они наверняка раздерут по листкам и старую, изрядно потрепанную Библию, надеясь найти в ней хоть что-нибудь, наводящее на след внезапно исчезнувшей сестры Фелиции, монахини, прибывшей из Лондона в Бейрут около года назад, занимающейся помощью осиротевшим детям, обездоленным многочисленными войнами в экзотических уголках земного шара.

Они изломают ее мольберты, растопчут ящик с красками, искромсают полотна, а блокноты с карандашными набросками увезут к себе, в штаб-квартиру Второго бюро ливанской армии. Конечно, первыми на место прибудут палестинцы, по главное расследование будет вести, конечно же, Второе бюро, один из немногих все еще функционирующих обломков развалившегося ливанского государственного аппарата.

Она подошла к трюмо, стоящему напротив широкого окна. Зеркало было поставлено так, что с помощью его створок, не подходя к окну, можно было видеть происходящее па улице. Сейчас там пристраивался серо-зеленый «джип», набитый увешанными оружием бородатыми парнями в защитной форме. У белого «мерседеса», припаркованного у тротуара, тоже стояли вооруженные бородачи.

Она иронически скривила тонкие, бескровные губы: сколько месяцев изо дня в день она наблюдала эту картину, ни разу даже не приблизившись к окну, чтобы неосторожно не наткнуться на чей-нибудь случайный взгляд! Говорят, что арабы не приемлют в силу своего темперамента европейскую пунктуальность. Но Абу Асаф, хозяин белого «мерседеса», шеф разведки и контрразведки одной из крупнейших палестинских организаций, был пунктуальнее любого европейца. Каждый день, ровно в пятнадцать тридцать, минута в минуту, он выходил из серого дома напротив, садился в машину и в сопровождении охраны отправлялся в свой штабной офис. Возвращался же обычно поздно, иногда под утро, охранники шли с ним вместе в подъезд дома, где постоянно дежурили их коллеги: к вопросу безопасности здесь подходили со всей серьезностью.

Однако сестре Фелиции поселиться напротив, снять небольшую квартирку в старом двухэтажном особняке, переданном под доходный дом, было после некоторых колебаний позволено. Эта чудаковатая, высокая и костлявая монахиня была известна в местных палестинских кругах. Впервые она появилась в Бейруте три года назад с коробками, набитыми одеждой для палестинских детей, и, распределив этот груз, осталась в одном из лагерей для беженцев в окрестностях Бейрута — стала работать учительницей рисования в местной школе. Она была ласкова, внимательна и добра и из тех небольших сумм, которые время от времени получала из Лондона, старалась помогать семьям беженцев. Христианство проповедовать в лагере она не пыталась, и даже самые правоверные мусульмане, косо посматривавшие поначалу на ее монашеский наряд, в конце концов к ней привыкли. Когда через несколько месяцев сестру Фелицию вызвали в Лондон, она уехала, оставив о себе самую добрую память. В Бейрут она вернулась через год, и опять со щедрыми дарами для детей. На этот раз не только палестинских, но и ливанских. И опять решила пожить в Бейруте, работая на этот раз учительницей рисования в одной из городских школ.

Ее часто можно было видеть в самых неожиданных уголках города сидящей на легком раскладном стульчике перед мольбертом. И всегда ее окружала небольшая толпа: дети и взрослые, не отрываясь, смотрели на холст, на который ловкая кисть чужестранки переносила кусочки окружающего их мира — улицы, дома, тенистые дворики. И все это было как на самом деле, только гораздо ярче, красивее. И зеваки с удивлением вдруг ловили себя на том, что и они теперь начинают видеть все вокруг не так, как видели до сих пор, а как нарисовано этой женщиной.

Напротив квартиры Абу Асафа она поселилась не сразу, сначала жила в скромном отеле. И лишь через два-три месяца стала подыскивать себе квартиру, чему никто из ее новых бейрутских знакомых не удивился: жизнь дорожала с каждым днем, цены росли все быстрее, да и комната в отеле никак не подходила под студию художницы.

Никто не удивился и тому, что сестра Фелиция в конце концов остановила свой выбор на небольшой и довольно дешевой квартирке, перестроенной в свое время под студию предприимчивым хозяином старого особняка в тихом районе Западного Бейрута.

Студия, в которой поселилась сестра Фелиция, долгое время пустовала, но отнюдь не потому, что ее было желающих ее арендовать.

Палестинская контрразведка тщательно проверяла каждого, кто имел намерение поселиться напротив дома, где жил Абу Асаф. Портить отношения с палестинцами хозяин особняка, старый эфенди, дошивающий век в своем горном поместье, благоразумно не желал и приказал своему управляющему учитывать мнение грозных соседей относительно каждого кандидата в квартиросъемщики. Когда же палестинцы дали «о’кей» на вселение в студию британской монахини, хозяин и его управляющий вздохнули с облегчением, сожалея лишь о том, что художница подписала контракт на аренду всего лишь на год.