Виктор Болдырев - Полуостров загадок

Вдруг из яранги вышла Геутваль. Меховой комбинезон полуоткинут, крепкое смуглое тело обнажено до пояса.

С любопытством Геутваль наблюдает мою снежную процедуру. Затем решительно шагает в сугроб и принимается растирать снегом лицо, оголенные руки, бронзовую грудь.

Из яранги вышла Эйгели и замерла в удивлении.

— Какомэй! Что делаешь, бесстыдница?! Перестань скорее…

Геутваль своенравно мотнула головкой..

— Простудишься, дикая важенка! На, возьми. — Я протянул Геутваль полотенце.

Геутваль засмеялась, схватила полотенце и стала неумело растираться. Ловко накинула на голые плечи меховой керкер и вернула мне полотенце, изрядно потемневшее.

И вдруг я понял: девушка никогда не умывалась. Позже я узнал, что обитатели диких стойбищ Анадырских плоскогорий не мылись вовсе, называя себя потомками «немоющегося народа».

Чай мы пили втроем: Эйгели, Геутваль и я. Гырюлькай и Ранавиаут ушли к стаду. Тынетэгин отсыпался в сдоем пологе после ночного дежурства.

Я сказал Геутваль, что поеду встречать своих товарищей, везущих в стойбище товары.

Девушка взволновалась, заерзала и заявила, что не останется в стойбище одна.

— Тальвавтын обязательно приедет, силой забирать к себе будет. Очень плохой старик — все равно — волк! — воскликнула она, драматически заломив руки. — Возьми меня с собой!

Ее решительное заявление смутило меня. Костю с караваном я рассчитывал встретить далеко за Голубым перевалом. В ледяной трубе ущелья можно было заморозить Геутваль. Но больше всего меня смущала перспектива предстоящего ночлега в палатке наедине с девушкой. Юная охотница незаметно завладевала моей душой.

— Буду тебе пищу готовить, одежду чинить в пути… — решительно проговорила она.

Я молчал, не зная, что ответить.

«Но ведь Геутваль действительно нельзя оставить в стойбище на произвол судьбы. Тальвавтын может нагрянуть каждую минуту и увезет к себе…» — подсознательно искал я оправдание уже созревшему решению.

— Ладно, поедем вместе, только одевайся потеплее, — махнул я рукой.

Геутваль обрадовалась, глаза ее вспыхнули торжеством. Наскоро допила чай с печеньем, проглотила кусочки мороженой оленины, достала свой маленький винчестер, повесила на шею мешочек с патронами, вытащила теплую кухлянку, ремень с ножнами.

Быстро увязали нарту. Геутваль опять устроилась позади, уцепившись за мой пояс. В душе я проклинал своенравную девчонку, и все же… я охотно принял ответственность за ее судьбу, мне приятно было оберегать ее от всех опасностей и бед…

Собаки, повизгивая, мчались по вчерашнему следу. Не прошло и часа, как мы очутились у перевала. Белый желоб, где я встретил Геутваль, круто поднимался вверх к скалистой зияющей щели на гребне. Снизу, со дна долины, высоченные стены ущелья казались крошечными, а грозные снежные карнизы безобидными козырьками.

Ущелье дымилось снежной поземкой, и я невольно поежился, представив обжигающий ледяной вихрь, дующий наверху в обмерзшей каменной трубе.

— Олени! — пронзительно закричала Геутваль.

Я затормозил, вонзив остол в наст. Высоко-высоко из щели перевала высыпались в белую ложбину темные черточки, как будто связанные незримой нитью. Ущелье выстреливало и выстреливало связками, нарт.

— Караван!

Неужели Костя и Илья успели осилить длинный путь?! Ведь я оставил караван далеко за перевалом, у границы леса по Анюю. Растянувшись бесконечной цепочкой, оленьи нарты скользили вниз по белому желобу быстрее и быстрее.

Пришлось поскорее убираться с дороги. Псы уже водили носами, чуя приближающихся оленей.

Гоню упряжку к противоположному краю долины. Там опрокидываю нарту, ставлю на прикол, и, награждая собак тумаками, вместе с Геутваль вцепляемся в потяг.

Вереница оленьих нарт скрылась в глубине перевальной ложбины.

Затем из белых ворот распадка вылетают первые олени. Впереди на легковой нарте мчится Костя — большой, рыжебородый, в заиндевевшей одежде. За ним тянется длиннющая связка нарт.

— Ну и сорвиголова!

Только он мог решиться на быстрый спуск с грузовыми нартами с незнакомого перевала.

Костя гонит упряжку во всю прыть, освобождая дорогу следующей связке каравана, управляемой Ильей.

Заметив собак, Костя круто завернул оленей и остановил свою связку поодаль от нашей упряжки.

— Гром и молния! — рокотал он, соскальзывая с нарты. — Вадим, Вадимище, жив?!

Он бежал к нам, перепрыгивая заструги. Собаки, натягивая постромки, хрипели, лаяли, визжали: они узнали Костю. Лицо его раскраснелось, борода, усы, брови обледенели.

Геутваль растерянно смотрела на бородатого вели: кана, тискающего меня в медвежьих объятиях.

— Ух, и гнали по твоему следу! Слабых оленей бросали. Думали, прихлопнут тебя тут, как куропатку… А это что за чертенок?!

— Дочь снегов, прошу любитьи жаловать, пастушка Тальвавтына.

— Тальвавтына? Ты видел Тальвавтына?! Етти, здравствуй, — кивнул Костя девушке.

— И-и… — чуть слышно ответила присмиревшая Геутваль.

Из ложбины вылетела в долину длинная вереница нарт. Ее благополучно спустил с перевала Илья. Сгорбившись, старик сидел на своей легковой нарте, весь запорошенный снегом. Долину заполнили груженые нарты и олени.

Илья подошел неторопливо, сдерживая волнение. Он уже успел закурить свою трубочку. Я обнял старика.

— Хорошо… жива Вадим… правильно, — бормотал он,_смахивая с покрасневших век слезинки. — Эко диво! Откуда девка взялась?

Ох и вовремя друзья подоспели! Теперь я не один. Я вступал в царство Тальвавтына рука об руку с верными друзьями, с армадой нарт, доверху груженных драгоценными в этой позабытой стране товарами…

К стойбищу подъехали засветло. Я мчался впереди на собаках. За мной следовали Костя и Илья. Замыкала шествие Геутваль. Она выпросила у Ильи целую связку нарт и управлялась с ними не хуже мужчины.

Ну и шум мы подняли в стойбище! Из яранг выбежали Гырюлькай, Тынетэгин и Эйгели. Нарты подходили и подходили. Оленей распрягали сообща, сбрасывали лямки и пускали на волю. Уставшие животные брели к ближней сопке, где паслись ездовые олени стойбища.

Тесной компанией собрались в пологе Гырюлькая. Костя, сбросив кухлянку в чоттагине, блаженно потягивался. Илья, разоблачившись, уселся на шкурах, спокойно посасывая трубку. Геутваль примостилась рядом со мной на шкуре пестрого оленя. Она не отходила от меня ни на шаг.

— Ну и везет же тебе, Вадим, — усмехнулся Костя. — Дон-Кихот с верным оруженосцем…

— Что говорит «рыжебородый»? — встрепенулась, Геутваль.

— Говорит: ты все равно олененок, а я важенка. Геутваль прыснула и смутилась..