Всеволод Овчинников - Своими глазами

Должен признаться, что, став очевидцем десятка подобных операций, я почувствовал себя плохо. Уже во время пения псалмов начала кружиться голова. А после того как я увидел рядом с собой пальцы, погружающиеся в человеческое тело, услышал странный звук, при котором из открывшейся каверны разлетаются кровавые брызги, после того как я увидел кровавые куски тела, брошенные в эмалированный тазик, у меня и вовсе зарябило в глазах.

Орбито на какую-то долю секунды поднял на меня взгляд и сказал ассистентке:

— Пусть он посидит во дворе.

Под навесом было действительно жарко, около 40 градусов. Шатаясь, я вышел во дворик и присел перед курятником. Пот лил с меня градом. Какое-то время я был словно в забытьи. Но вдруг почувствовал, что меня словно окатило прохладным душем. Я глубоко вздохнул и, открыв глаза, увидел Алекса Орбито, положившего мне руку на лоб.

— Ну вот, теперь все в порядке, — сказал он и вернулся в дом.

Я, словно загипнотизированный, последовал за ним. И как раз вовремя, потому что на кушетку ложилась супруга доктора Фава. По ее словам, она сказала ассистентке буквально две фразы: «У меня сердце. Бывают перебои».

Пожилую женщину положили на спину. Она расстегнула кофту. Орбито подошел, положил одну руку на лоб, а другую на грудь больной и оставался в таком положении целую минуту. Потом врачеватель принялся массировать женщине основание шеи. Его указательный и большой пальцы погрузились куда-то за ключицу. И хотя он манипулировал ими довольно долго, извлечена была лишь тоненькая пленка кораллового цвета. Никаким тампоном в этом случае Орбито не пользовался. После того как ассистентка вытерла ключицу ватой, смоченной кокосовым маслом, госпожа Фава встала и вышла со мной во дворик.

— Я чувствовала нажатие пальцев, словно кто-то меня ущипнул. Но сильной боли не было. А сейчас только жжение, — говорила она.

Мне вспомнилось, что выражение лиц пациентов во время операции практически не менялось.

Уже на обратном пути, сидя в машине, я попросил госпожу Фава обнажить ключицу и увидел на ней лишь небольшое красное пятно.

— Сколько же стоит обращение к такому известному вероврачевателю?

— По обычаю каждый дает сколько может. Мне, например, ассистентка посоветовала купить склянку растирания. Но я могла этого и не делать. Правда, большинство посетителей следуют советам, которые, впрочем, дает не сам Орбито, а его ассистенты.

Итак, никакой предварительной записи. Никакого выслушивания жалоб. Никакой заранее обговоренной платы. Никаких инструментов. Никакой анестезии. Никакой стерилизации. Причем оперирует филиппинский психохирург в каком-то немыслимом темпе, пропуская за два часа по шестьдесят человек, то есть затрачивая по две минуты на каждого.

Среди филиппинских вероврачевателей есть и шарлатаны, которых уличали в жульничестве. Но в целом авторитет их в народе велик. Да разве мало в мире необъяснимых явлений! Может быть, та самая энергия, которая позволяет психохирургам раздвигать ткани и углубляться в человеческое тело, помогает цыганам ходить по раскаленным углям и не получать ожогов? Ведь кроме сознания, существует еще и подсознание с его рефлексами. Прозвали же магию «незаконнорожденной сестрой науки». Как знать, может быть, в своем подсознании человек накопил еще нераскрытый разуму опыт познания мира!

— Я считаю, что психохирургия, подобно иглоукалыванию и траволечению, может служить дополнением к современной медицине, — говорил доктор Фава. — Иглоукалывание, к примеру сказать, получило признание, несмотря на то что механизм его действия до сих пор не имеет научного объяснения. Так что и психохирургия, видимо, заслуживает того, чтобы ее изучать всерьез. Кстати говоря, к наиболее известным филиппинским вероврачевателям давно уже проявляют повышенный интерес специалисты по военно-полевой хирургии из Пентагона, бундесвера и японских «сил самообороны»…

Поехать в Китай — значит не просто оказаться в зарубежной стране. Это равносильно перемещению в иной мир, в царство загадочных знаков и неведомых символов. В Европе или Америке, даже не зная языка, всегда догадаешься, какая дверь общественного туалета для мужчин, какая — для женщин. А как быть, если надпись сделана иероглифами?

В любой стране ключом к пониманию души народа может служить прикладное искусство. Но в Китае перед иностранцем тут же возникает некий иероглифический барьер, система художественных образов, доступная лишь посвященным. Я приехал в Пекин в разгар общенародной дискуссии о национальном цветке Китая, который мог бы служить символом страны, как сакура для Японии, лилия для Франции, тюльпан для Голландии. Оказалось, однако, что сама идея «одна нация — один цветок» противоречит канонам китайской культуры. Здешние поэты и художники издавна привыкли связывать с определенным цветком каждое из времен года. Четкая система образов — пион символизирует весну, лотос — лето, хризантема — осень, слива — зиму — пронизывает все искусство Китая. Поскольку четыре времени года метафорически соответствуют различным периодам человеческой жизни, каждый из любимых народом цветков стал воплощением определенных чувств, определенных черт характера.

Весенний пион — это символ любви, семейного счастья. Поэтому он обычно красуется на подарках для молодоженов. Лотос считается символом душевной чистоты, милосердия. Этот летний цветок воплощает слова Будды о том, что даже среди болотной грязи можно оставаться незапятнанно чистым. Осенняя хризантема, расцветающая вопреки инею, олицетворяет душевный покой и стойкость — качества, особенно ценимые людьми на закате жизни. Наконец, слива, расцветающая в Новый год по лунному календарю, утверждает веру в неотвратимый приход весны. Ветка цветущей сливы символизирует наиболее ценимую китайцами черту их национального характера — жизнерадостность среди невзгод. Конечно, четыре перечисленных художественных образа — лишь первые строчки эстетического букваря. Но даже они помогут понять смысл многих произведений китайского прикладного искусства.

«Мишень, пронзенная стрелой». Таков прототип китайского иероглифа «чжун» — середина. (Нечто вроде русской буквы «Ф».) Чжунго — Срединное государство. Так именуют китайцы свою страну с тех пор, как император Цинь Ши-Хуанди в 221 году до нашей эры объединил семь враждовавших княжеств в бассейне Хуанхэ и построил Великую стену для защиты от набегов кочевых племен. Китайцы с глубокой древности привыкли считать свою страну центром Поднебесной, а на другие народы взирать как на варваров или своих вассалов. Этот наивный эгоцентризм наложил глубокий отпечаток на национальный характер. Под его воздействием в сознании китайских правителей укоренилось пренебрежение к остальному миру — изоляционизм и консерватизм. А это привело к роковым последствиям, когда с середины прошлого века Китай стал объектом колониальной экспансии западных держав и Японии.