Сергей Иванов - Америка глазами заблудшего туриста

— Мы имеем в виду то, что последние дни управляющий Беня привлекает нас к работам, когда ему захочется и сколько захочется. Совершенно не считаясь с условиями нашего договора. Полагаем, когда подсоберется наша зарплата ещё за пару недель, то с нами уже никто не будет обсуждать никаких вопросов.

— Серджий, это кто так считает? Ты?

— Нет, это наше общее мнение.

— А ты взгляни. У них сейчас есть работа на ближайшие два с половиной месяца, питание, никаких хлопот и расходов на аренду жилья, вокруг чудная природа, холодное пиво после работы… Все довольны! В Бруклине вы всего этого не имели. Так о каких проблемах ты мне рассказываешь? Если что-то не нравится именно тебе, тогда давай обсудим твои претензии.

— Можно и так. Тогда, я хотел бы получить зарплату за отработанное время, и впредь, получать своё еженедельно.

— Хорошо. В конце недели получите свои деньги. На сегодня всё?

Не дожидаясь ответа, босс и его адъютант поспешили покинуть нашу столовую.

Осоловевший интернациональный трудовой коллектив беспорядочно забухтел о необходимости профсоюзного движения, объединяющего нелегальных работников в США, о ежедневном холодном пиве за сверхурочные работы, об учреждении первичной комсомольской и компартийной организации в лагере… Затем поток предложений перерос в русско-польские дебаты о еврейском вопросе и об исторической роли Гитлера и Сталина. И, конечно же, о вездесущем тайном разрушительном участии сионизма в мировой истории… в целях создания пресловутой господствующей нации. Вскоре, собрание разделилось на два лагеря. Поляки примитивно свели дебаты к территориальным претензиям к русской стороне.

Из столовой неожиданно прибыл Игорь. Вид у него был натруженный и озабоченный. Очки, подремонтированные ещё дома в Свердловске, с помощью синей изоляционной ленты, запотевали, поэтому он постоянно снимал и протирал их. Фартук жирно блестел, противно попахивая. Игорь был чем-то взволнован и хотел поговорить с нами. Но ему не удавалось встрять в коллективную историческую разборку со своим мелким кухонным вопросом. Закурив и выждав благоприятный момент, он с трагическим видом известил русскую и польскую стороны о ситуации на еврейской кухне. Из его доклада и по его потно-замызганному виду мы поняли, что работники общественного питания оказались не готовы к такому количеству гостей-едоков. Они едва успели управиться после обеда, как толпа привалила на ужин. С его слов, шахтёр Паша, как кухонный работник, совершенно неприспособлен к такому лагерному режиму работы. Якобы, он не поспевает, постоянно жалуется на жару, тоскует по сибирской шахте и жене. Свой доклад Игорь закончил неутешительным, но реалистичным прогнозом. Если продолжать кухонные работы в прежнем составе и темпе, то они с Пашей вряд ли и до утра перемоют эти горы посуды. А предполагается, что это ещё не все детки приехали.

Его предложение доложить боссу о ситуации, и сообща предпринять что-то, насторожило и отрезвило трудовой коллектив. Собрание поспешно самораспустилось, все спешно разошлись по комнатам. Перспектива быть причастным ещё и к проблемам кухни не радовала никого. Игорю же не терпелось выплеснуть всё накопившееся нам и босу, и в этом ему нужна была помощь. Так как коллектив, сославшись на усталость, не проявил признаков пролетарской солидарности, то Игорь робко попросил меня пойти и объясниться с шеф-поваром. Прямо сейчас!

Я ответил, что сегодня я уже достаточно объяснялся с самим боссом. Болит живот, хочется спать, и вообще… Начинаю скучать по Нью-Йорку.

Следующий день прошел в плотной рабочей суете. Везде срочно что-то передвигалось, доделывалось, убиралось. Ощущалась натянутость отношений. Контакты с боссом свелись до минимума, и причиной тому была не только его занятость. Молодой управляющий Беня весь день суетился с нами, но был более осторожен и внимателен. Видимо, босс приказал ему наблюдать за поведением и настроением работников и докладывать о замеченном.

Во время обеденного перерыва я встретил Пашу незанятым. Он как-то грустно отдыхал, слонялся в нашей барачной столовой. На мой вопрос, как поживает, он кисло отшутился и попросил подстричь его.

Вечером, после работы, мы нашли место в сторонке — и я стриг его заросшую головушку. С Пашиних слов, последний раз он стригся еще дома, в Сибири. Я стриг его и слушал. Настроение у бывшего шахтёра — упадническое, силы покидали его, а кухонная работа вызывала аллергию. Температурные условия и темпы работы, оказались непосильными для Паши. А сегодня, вероятно от жары, пошла носом кровь, и шеф-повар отпустил его с Богом. Паша выражал готовность получить расчёт за отработанные им дни и съехать.

Я пытался объяснить ему, что съезжать следует, когда есть куда и с чем, а не в его положении. Мои советы, поработать еще 2–3 недели, и лишь с пятью-шестью сотнями дергаться куда-то, — не воспринимались. Парень-пенсионер был аккуратно подстрижен, но морально и физически сломлен.

В Пашиной истории я видел Америку глазами незадачливого гостя из России. Грустно, но не смертельно. Можно и нужно сопротивляться. Жизнь в советской Сибири приучила его к иным ценностям и человеческим отношениям. Здесь же ценность номер один — Доллар, и все человеческие отношения круто замешаны на нём. До смешного просто: прилететь сюда из России или Украины и начать называть себя не Сашей, Лёшей, Максимом, а — Алексом или Максом, поменять одежку, «украсить» свою речь десятком английских слов, половина из которых нецензурные. Несколько сложнее — найти своё место в чужой жизни-марафоне, и в приемлемом для себя темпе и ритме двигаться к поставленным целям, оставаясь собой.

Паша, к этому моменту, не очень-то хотел и мог постигать что-либо. А тем более — приспосабливаться к новому языку, климату, иным ценностям и отношениям. Он просто и откровенно затосковал по друзьям и рыбалке в своей Сибири. Эти радости были далеки и недосягаемы, поэтому он регулярно связывался с женой по телефону; откровенно хныкал, выражая своё желание приехать к ней. Однако его всхлипы звучали более естественно, чем американизированный выпендреж советских суперменов: «Привет, это я, из Нью-Йорка, у меня всё О-Кей!»

А между тем, в столовой назревала очередная производственная необходимость. Во время обеденного перерыва нас посетил Игорь. Весь взмыленный, в замызганном чёрном фартуке висящем на голом, блестящем от пота и жира, хилом торсе. Православный крест тактично предательски исчез с его впавшей груди. Изолента на очках начала отклеиваться, кончик её болтался между глаз. Он был больше похож на работника ЖЭКовской живодёрни, чем на помощника повара.

Игорь жаловался, что с обеда пахает в неполном составе, без напарника. Уже дал знать шеф-повару, что после ужина, без привлечения дополнительных работников, он один не в силах всё перемыть. Кто может быть в лагере этими дополнительными работниками, мы хорошо знали.