Евгений Юнга - «Литке» идет на Запад!

Куканов вел самолет на запад, отыскивая выход из ледяного мешка, в который попал «Литке», пробиваясь к мысу Шмидта.

Двое суток, не смыкая усталых глаз, капитан пытался вывести судно на чистую воду. Двое суток штурманы поочередно взбирались на марс, водили биноклем по всем направлениям и мрачно кричали неизменную фразу:

— По горизонту торосы!

Ледорез повернул к острову Врангеля, избрав рискованный курс к северо-востоку. Мы шли наощупь, не зная глубин и состояния района. Ни один судоводитель не поднимался этик проходом. Белое пятно неизвестного лежало перед нами, предательски завлекая ширью прогалин, пока сплошная стена многолетних торосов не остановила нашего бега в шестидесяти милях от острова.

Тогда на глянцевитую гладь прогалины спустили амфибию, и бортмеханик заправил баки горючим.

— Внимание! — предупредил он пилота, проворачивая окантованный медью винт. — Контакт!

— Есть контакт! — отозвался Куканов, включая магнето.

Зеленая птица, вздрагивая крыльями, ринулась вперед. Нос лодки глубоко зарылся в воду. Каскады брызг взметнулись над кабиной.

— Надо убавить горючего, — подрулив к льдине, сказал Куканов. — Троих не возьмет.

— Слезайте, Куква, — распорядился Дуплицкий.

Бортмеханик неохотно спрыгнул на льдину.

Освобожденный от лишнего груза, самолет легко ушел в воздух. Куква огорченно махнул рукой: он не умел скрывать своих переживаний. Любопытство, свойственное двадцатитрехлетнему возрасту, заставило секретаря комсомольской ячейки придонской станицы поступить матросом на азовскую шаланду, затем — в летную школу, оттуда повлекло на границу с Америкой — в Уэллен.

Куканов улетел на разведку.

Чукчи хорошо запомнили белобрысого, всегда улыбчивого парня, который исполнял обязанности передвижной мастерской по ремонту «железных уток» [20] Так чукчи зовут самолеты. при полетах к лагерю Шмидта. Не любил его единственный человек — шаман с острова Колючина, вшивый старик Пенаульхен, хозяин яранги, где механик квартировал, приводя в надлежащий вид ферму шасси и моторную раму самолета Ляпидевского.

За год Куква обжился на Чукотке.

Слепые полеты в пургу от Биллингса до Уэллеиа научили механика величайшему арктическому искусству — терпению. Долгой зимней ночью, когда приходилось пережидать пургу в лагунах, пока спал в оленьем кукуле [21] Кукуль — меховой спальный мешок. пилот, он до рассвета возился с грелкой у трехмоторного «Н-4», разогревая застывшую воду.

Челюскинская эпопея была закончена, и перед тем как вернуться домой, Куканов сговорился с механиком, что через год они снова приедут в Уэллен. Разговор происходил в пассажирской каюте «Хабаровска».

После двухлетнего плена во льдах пароход бункеровался в похожей на горное озеро, окаймленной отвесными скалами просторной бухте Провидения. Куква смотрел в иллюминатор на голые берега чукотской земли и мысленно мчался в уютном купе владивостокского экспресса к вишневым садочкам Азовья.

— Старина, — позвал его Куканов, в раздумья проводя ладонью по лысине, — с «Литке» прислали радио. Начальник экспедиции Дуплицкий предлагает нам идти в сквозной поход.

— Фасонно! — вырвалось любимое словцо у механика.

— Думаю, что ничего не стрясется, если мы немного запоздаем домой, — помолчав, добавил пилот.

— Думаю, Кузьмич, что ничего не стрясется…

Так попал на «Литке» Семен Куква — бортмеханик амфибии «Ш-2».

Возвращаясь с мыса Шмидта бреющим полетом, Куканов искал «Литке».

Туман скрыл видимость. Бессильно багровел солнечный диск. В пятидесяти метрах под самолетом мчались извилистые трещины разводьев. Испуганно подскочил и плюхнулся в черную рябь дремавший на льдине морж.

Разведка была удачной. Серебристые полоски чистой воды змеились от устья реки Амгуэмы до мыса Якан. Под самым Рыркарпием огромная перемычка, закрыв путь к проливу де-Лонга, подступала к каменистым террасам берега. Дальше недоступным соседством темнело открытое море.

Пилот всматривался в молочную пелену. Хрустальные осколки тумана висели на иглах рыжеватой щетины его небритых щек. Обветренное лицо было сосредоточено и спокойно. Не отводя упорного взгляда от слюдяного козырька над кабиной, он рассчитанными движениями поднимал и опускал самолет.

Дуплицкий следил, как уверенно ведет Куканов машину слепым полетом, и, удивляясь опыту и выдержке этого человека, радовался удачному подбору летного состава.

…Чукотку с воздуха Кузьмич знал прекрасно, как знает старый охотник одному ему известные звериные таежные тропы. Сказочное озеро плоскогорья Элергытхын, о котором чукчи сложили легенды и куда не ступала нога исследователя, отражало силуэт кукановского самолета. Задолго до челюскинского рейса Водопьянова и Доронина он поднял экспедицию геолога Обручева над снежными отрогами Анадырского хребта, дважды пересек его и, попав в нисходящий поток воздуха, «едва не сыграл бенца» [22] Выражение, принятое среди летчиков. «Сыграть бенца» — разбиться, погибнуть. .

Прощально покружив над пароходом, на котором снималась во Владивосток экспедиция Обручева, Куканов лег на курс к седым вершинам «дедушки» Дежнева. Две части света вставали из вспененных вод Берингова пролива: сизые опалы американского материка и, напротив рубиновые отблески флага на избе чукотского исполкома.

У мыса Якан Кузьмич поднялся на борт «Челюскина».

— Пойдете на Врангель, — сказал Шмидт пилоту. — Я полечу с вами.

Четвертый раз в течение месяца «Н-4» нырял в туманы пролива де-Лонга к отрезанному льдами острову.

— Экспрессная линия: мыс Северный — остров Врангеля, — шутил старший бортмеханик Володя Шадрин, помогая сойти на желанную землю материка одиннадцати колонистам, вывезенным с острова.

Летное звено под командованием Куканова обеспечило пятую зимовку на Врангеле. Тонна продовольствия, оборудование для метеостанции и ящик лимонов — подарок челюскинцев — лежали на изрезанном прожилками снега берегу бухты Роджерс.

Ночевали у Минеева. Самого начальника острова не было дома. Он выбирал новое место для колонии на северной стороне. Там находилось топливо — плавник [23] Плавник — прибитые волной к берегу бревна. , принесенный течениями полярных морей, и легче было переселиться туда со всеми пожитками, чем подвозить топливо на собаках в бухту Роджерс.

Шмидт долго беседовал с зимовщиками. Жаловалась на сердце, но не хотела уезжать жена Минеева. Ерзал на табурете завхоз Павлов, врангелевский абориген, ошалелый от переживаний. За семь лет, безвыездно проведенных на острове, он не испытал столько нового, сколько за последний месяц. Совсем недавно в минеевской комнате гостил Леваневский, потом зачастил Куканов, и вот сидит Шмидт, о котором он так много слышал.