Генри Мортон - По стопам Господа

Именно поэтому нетрудно представить себе, почему Иерусалим переполнен насилием, царящим в умах, превышающим насильственные действия, типичные для всех современных городов. Неразумно евреям входить в святилище Гроба Господня, а великая мечеть зачастую закрыта для христиан. В воздухе чувствуется атмосфера духовных барьеров и границ. В Иерусалиме ничто не имеет такого значения, как религия. Хотя это один из самых многоязычных городов на земле, здесь нет национальностей. Человек редко называет себя швейцарцем, немцем, армянином, персом, коптом или греком: он либо христианин, либо мусульманин, либо иудей. Три религии играют в Иерусалиме ту роль, которая в других городах отводится национальностям.

Вероятно, нет оснований удивляться тому, что эти три конфликтующих между собой представления о вечности со временем неизбежно приведут к общему несогласию. Христианин, мусульманин и иудей живут в разных годах. Для нас наступил 1934 год от Рождества Христова. Однако евреи считают годы от сотворения мира, для них теперь 5694 год. Мусульманское летосчисление ведется от рождения Мухаммада, для них сейчас 1352 год. Но есть еще и четвертая система счета времени, принятая греками и русскими, которые придерживаются юлианского календаря, введенного Юлием Цезарем в 46 году до н. э. и исправленного папой Григорием XIII в 1582 году.

Затем, в Иерусалиме каждую неделю три святых дня. Мусульмане почитают пятницу, евреи священным днем считают субботу, а христиане — воскресенье. Несколько странный, но восхитительный оттенок придают Иерусалиму абиссинские христиане [3], празднующие Рождество каждый месяц; но, к счастью, это довольно частное предприятие, и оно не ведет к закрытию банков. В таком хаосе священных праздников жизнь банковского клерка в Иерусалиме должна быть едва ли не райской, потому что на Пасху мистер Барклай практически полностью прекращает операции. Священные дни следуют один за другим почти неделю, и мистер Барклай почтительно закрывает ставни банка на еврейский Пейсах, затем на мусульманский праздник Неби Муса и на христианскую Пасху.

Так Иерусалим в повседневной жизни выражает всю сложность великих перекрестков культур. Три основных религиозных потока встречаются здесь и приходят в очевидное смешение, прежде чем распространиться во все концы света.

Послеполуденное солнце заливало светом двор перед Гробом Господним, когда я во второй раз посетил это загадочное скопление церковных строений.

Во-первых, трудно понять его запутанную топографию. Прежде всего, это круглая церковь с Кувуклием — надгробием Христа — в центре. Вокруг нее — просторная галерея для крестных шествий с целой серией часовен. На некотором расстоянии и на 14 футов выше остального пространства церкви находится часовня, возведенная над священной горой Голгофой. С ней связана еще одна церковь, а позади — еще одна часовня, известная как часовня Св. Елены, от которой ступени ведут вниз, к скальной купели, где мать императора Константина обнаружила Крест. Но две основные достопримечательности, на которых выстроен комплекс храма Гроба Господня, — это гора Голгофа, или Кальварий, и могила святого Иосифа Аримафейского — «на месте, где Он был распят».

Церковь производит общее впечатление сумрака и заброшенности. Есть такие темные проходы, что мне приходилось зажигать спички, чтобы найти путь. А степень разрушения камня, дерева и металла повсюду просто фантастическая. Я видел картины, гниющие на холстах, даже холсты, по-прежнему остающиеся на рамах, но полностью выцветшие: последние фрагменты краски отслоились, но еще не осыпались с основы. В камне, в мраморе были заметны повсеместные трещины и сколы. Я подумал: как странно, что предельные формы поклонения могут вызывать тот же эффект, что и предельное небрежение. Храм Гроба Господня оставляет впечатление запущенности и разрухи по очень простой причине: перемещение или замена картины, починка камня и даже ремонт окна в глазах общин обретают такую огромную важность, что возникают бесконечные проволочки, споры, дело откладывается.

Невероятная путаница колонн и проходов, подземных пещер и полуподземных туннелей, — все это накопилось за шестнадцать столетий войн и пожаров! Это исключительная неразбериха, в которой никто не может разобраться за один-два визита. Это настоящий лабиринт переходов и часовен, окружающих три основных святилища.

Я поднимался и спускался по лестницам, ведомый лишь неверным светом мерцающих свечей, исследовал темные галереи и угольно-черные коридоры. Один раз я вынужден был остановиться, наткнувшись на коленопреклоненных францисканцев, которые шли крестным путем, отблески их свечей падали на благоговейные бородатые лица, словно сошедшие со стен дома Эль Греко в Толедо. Первое впечатление от храма — череда пещер с сокровищами. Это совсем не похоже на украшенные римско-католические церкви Италии или Испании. Богатство и пышность здесь явно восточные. Словно наследие Малой Азии, России или Греции, накопленное столетиями, а теперь явившееся взгляду в свете свечей на перегруженных алтарях. Здесь соседствуют искусство и вульгарность. Бесценный потир, дар императора, стоит рядом с чем-то мишурным и дешевым, будто снятым с рождественской елки. Сотни икон отсвечивают старым золотом, на котором видны потеки воска, скрывающие части прямых, строгих фигур святых и правителей в византийском стиле.

Греческие монахи раскачивают кадила, блестящие в свете свечей, и голубоватые облачка дыма поднимаются от курильниц с благовониями, висящими перед иконами и их золочеными окладами. Коленопреклоненные верующие на мраморном полу время от времени простираются ниц перед чередой экзотических ювелирных изделий. Только в часовне францисканцев царит простота, которая обычно ассоциируется с современной западной церковью. Здесь просто и прохладно. В Святой Земле поражает видимое различие между западной и восточной церквями. Те, кто считает, что римская церковь отличается блеском и роскошью облачений и ритуалов, в Иерусалиме могут обнаружить, что католики кажутся умеренными и неброскими «протестантами» — в коричневых рясах, перевязанных веревками, в то время как греки и армяне предстают в алых и золотых облачениях, с крестами из хрусталя и драгоценных камней, в облаках воскуряемых благовоний.

Поднявшись по темной лестнице, я внезапно сам опустился на колени, на мраморный пол, вместе с безмолвной толпой, все держали в руках зажженные свечи. Тот, кто стоял рядом со мной, горестно вздохнул от полноты сердца. Я скосил глаза и увидел черное нубийское лицо, яркие белки глаз, сверкавшие в свете свечей, но так и не смог понять — мужчина это или женщина, так как фигура была скрыта изобильными складками одежды.