Николай Шпанов - Край земли

Один из порывов так затянулся, что Никольскому стало слишком холодно и надоело сидеть на снегу. Ветер немилосердно продувал сквозь проношенную овчину старого полушубка. Не спасал и брезент плаща, и толстый свитр, и ватная стеганая телогрея. Никольский встал и, напирая всем телом на ветер, пошел. Струи сопротивляющегося воздуха сделались вещественными, как никогда. Они упирались, толкали в грудь, во все стороны рвали разметавшиеся полы одежды. Никольский упирался в этот сопротивляющийся воздух плечом, отворачивал в сторону лицо, чтобы рот не забивало густым, плотным ветром. Когда ноги устали увязать в рыхлый проваливающийся снег и лицо стало немилосердно болеть от ледяных уколов, Никольский приостановился передохнуть. Ему показалось, что он идет слишком долго к павильону, куда в обычное время две минуты ходу. Сегодня, по его расчетам, прошло уже полчаса, а павильона все нет. И только тут он сообразил, что уже давно не видел столбиков электрической проводки. Он нагнулся и стал шарить по снегу. Провода, проложенного по столбам, нигде не было. Никольский сунулся влево. Провода нет. Увязая в снегу, побежал вправо. Ветер рвал и гудел в ушах, бросая в лицо пригоршни колючей крупы. Ни столбиков ни проводов.

Посидев, Никольский решил ориентироваться и вернуться на обсерваторию, но вокруг не было видно ничего, кроме белой пляшущей мути пурги. Вглядевшись, Никольский различил в направлении, обратном тому, в котором он шел, темный силуэт дома. Но по мере того, как он пробирался, борясь с ветром, к этому силуэту, очертания дома делались все более и более расплывчатыми. Вскоре они исчезли совсем. Тут Никольский ясно увидел перед собой высокую черту радиомачты и бросился к ней. Но мачта исчезла, как исчез перед этим дом.

Гоняясь за призраками, Никольский окончательно выбился из сил. Он проваливался в сугробах до пояса. Снег набился в валенки, в рукава тулупа, за воротник. Никольский сел в снег, решив, что нет смысла метаться в снежном вихре без надежды найти свое жилье.

А тем временем на обсерватории все шло своим чередом. Никому не приходило в голову беспокоиться об ушедшем магнитологе. В каждый буран каждому наблюдателю приходилось совершать такие прогулки. Не было ничего удивительного и в том, что Никольский несколько задержался против обычного. Только когда Никольский не пришел ни к полднику ни к обеду, Казанскому пришло в голову заглянуть в его комнату. Комната была пуста. Тулупа не было на постоянном месте. Затопленная печка прогорела, и из нее порывами несло сажу и пепел. В комнате стоял сизый холодный туман. Казанский побежал к себе одевать тулуп. По дороге он распахнул дверь в комнату Шведе:

– Вильгельм Яныч, Никольский ушел в павильон четыре часа тому назад.

– Не приходил?

– Не приходил.

– Надо искать.

Через минуту Казанский и Шведе уже возились вместе со служителем Фрицем над устройством факелов. Еще кое-кто из персонала побежал одеваться. Из колодца над дверью обсерватории вылезла целая спасательная экспедиция. В серую мглу ночной вьюги врезались колеблющиеся, раздуваемые резкими порывами языки факелов. Пламя как клочья материи свешивалось с концов палок и приникало к головам. Люди разошлись цепочкой, оставив в том месте, где под снегом скрывалась крыша дома, яркий костер вместо маяка. Так дошли они до магнитного павильона. Он был заперт. В нем никого не было. Искать, пока не уляжется буран, было явно бессмысленно, и люди решили повернуть обратно. По дороге зашли в домик машинного отделения, чтобы захватить с собой механика и избавить его от возможной участи Никольского. Когда проходили мимо кладовой (о присутствии которой в нескольких шагах можно было только догадаться по большому сугробу), крайний из идущих в цепи, бактериолог Казанский, споткнулся о брошенный мешок и с размаху полетел головой в снег. Отряхнувшись он со злобой стал из души в душу ругать Фрица за то, что тот разбрасывает в снегу мешки с драгоценными припасами. Но Казанский не умел ругаться, и его брань вызывала только добродушную усмешку на лице Фрица, слышавшего каждое пятое слово сквозь завывание и шипение ветра. Тыча вперед факел, Фриц подошел к Казанскому.

– Фи мине ругаль? Дафайте мешок собой взять.

Фриц нагнулся над мешком. Через секунду он закричал Казанскому:

– Я не финофат ф этот мешок. Это свеший морошений мяс.

Фриц и Казанский разбросали снег и нашли скорчившегося Никольского.

Через час Никольский пил чай с коньяком и что есть сил поносил Матшар, зиму и снег.

Кроме таких мелких неприятностей, штормы, приходящие с Карского моря, с той стороны, где за ледяными полями выл, крутился и бушевал узел непогод всего северного полушария, приносили и большие, непоправимые беды. Этой зимой свалило одну из двух, шестидесятиметровых радиомачт. В одну из штормовых ночей, сквозь свист в щелях и завывание в трубе, сквозь пощелкивание крупы в незанесенные верхушки окон зимовщики услышали треск и скрежетание. Решетчатая балка, построенная, как ферма моста, из толстых бревен, схваченных дюймовыми болтами и скобами, оказалась поваленной в снег. Ее не удержали толстые, в человеческую руку, тросы. Под напором ветра мачта переломилась у самого корня, где целый куст рельсов крепил ее к бетонной плите фундамента. Бревна перекладин были искрошены как спички. И посейчас эти остатки мачты лежат поперек площадки обсерватории, заставляя новых зимовщиков сомнительно почесывать затылки.

Нет слов, зимовка на Матшаре трудна. Трудна чисто физически – холодом, темнотой, однообразным питанием. Трудна безусловной отрезанностью от всего мира, морально немыслимой в городе, отрезанностью, заставляющей одних, вроде геофизика Голубенко, делаться нервными до состояния, близкого к истерии, толкающей других зарываться в работу до одури и всех поголовно понуждающей искать утешения в возможности поддержать изредка лаконическую, не удовлетворяющую, щекочущую связь с далеким миром – посылать радиограммы своим близким на старую землю. Однако, при всей трудности зимовки для переносящих ее в первый раз, среди зимовщиков нет ни одного, который сказал бы, что больше никогда не поедет зимовать.

Самое интересное то, что в физиологическом отношении зимовка почти на всех членов персонала радиостанции влияет положительно. В этом году из одиннадцати человек только один не прибавил в весе, а двое прибавили целых шесть кило. Вероятно, в значительной степени на такое благоприятное состояние здоровья зимовщиков влияет то, что за все время зимовки среди них не было ни одного инфекционного заболевания – ему неоткуда взяться. Нет даже простуды, столь естественной в подобных условиях жизни и работы. Единственное, с чем постоянно приходится возиться обсерваторскому эскулапу, это – отмораживания.