Василий Песков - Вблизи от Рейна

Среди экспонатов музея есть рецепты приготовления изысканных сдобных печений и рядом — хлебные карточки. Тут узнаешь, почему из белой ржаной муки хлеб получается темным, узнаешь, что шумеры и древние египтяне уже умели выпекать хлеб тридцати различных сортов, что германцы за убийство пекаря карали в три раза строже, чем за убийство любого другого ремесленника, а Тамерлан, отправляясь в походы, возил с собой хлебопеков из Самарканда.

Не было в музее одного важного экспоната — кусочка блокадного ленинградского хлеба. А тут он был бы очень уместен. Очень! Фрау Шаллер об этом хлебе не знает. И слушает наш короткий рассказ, с удивлением подняв брови…

На видном месте у входа в музей — изречения разных времен и народов: «Хлеб — основа нашей культуры и цивилизации», «Хлеб — мера всех общечеловеческих ценностей». Внизу доски белел прижатый лоскутком клейкой ленты листок из блокнота: «Поклонись пахарю!» — чей-то недавний и безымянный вклад в собрание мудрости.

Пахарей в конце октября на полях уже не было. Все было убрано. В буртах лежала сахарная свекла. Солома на пшеничных и ячменных пажитях повсюду была машинами скатана в аккуратные тугие «колбасы». На низинных лугах сонно паслись коровы.

Вблизи Мюнхена мы съехали с автобана на бетонный проселок в надежде перекинуться словом с кем-нибудь из крестьян-хлебопашцев. И вблизи деревеньки с названием Эссенбах дорога послала нам собеседников. Двое молодых мужчин у сарая выгружали привезенную с поля солому. Узнав, в чем дело, они засмеялись:

— А что интересного? Пашем, сеем, убираем и опять пашем…

Договорились о встрече вечером за кружкой пива.

В назначенный час, не зная куда деть от смущения руки, эссенбаховцы появились в гостиничном ресторанчике. «Первый раз в жизни даем интервью, и кому — сразу русским!»

Смущение за шутками улетучилось, а когда разговор пошел знакомой для двух крестьян бороздой, обе стороны почувствовали себя так, как будто знали друг друга с детства.

Иоган Обермаер и Йозеф Вольф в Эссенбахе живут по соседству. Поля их тоже рядом. Состояние дел, интересы и жизненный статус похожи — оба потомственные земледельцы.

— Сколько надо иметь земли, чтобы чувствовать себя прочно на ней?

— Те, кто имеют три-четыре гектара, разоряются и уходят с земли. Надел продают либо сдают в аренду. Концы с концами можно сводить, имея десять-двенадцать гектаров. Мы ходим в середняках: у Йозефа сорок четыре гектара, у меня — пятьдесят. Богатым считается человек с сотней и больше гектаров. Но эту площадь семье обработать уже не по силам, нанимаются батраки.

— Но и пятьдесят для семьи, по нашему представлению, немало.

— Да нет, справляемся, у Йозефа мать с отцом в силе, у меня сыновьям уже можно доверить трактор.

— А много ли тракторов?

— По три в хозяйстве, с набором приспособлений. И по два автомобиля — для грузов и для поездок.

— И все же полсотни гектаров…

— Крутимся. Мой отец всю жизнь вставал в пять тридцать утра и меня приучил. Зимой и летом — в пять тридцать! На земле иначе нельзя.

— Что же растет на здешней земле?

— Сеем пшеницу, ячмень, кукурузу и свеклу.

— Чему предпочтенье?

— Свекла могла бы озолотить, но трудоемка. Под свеклу оставляем по два гектара, не больше. Ну а далее так: пшеница — пятнадцать гектаров, ячмень — семь, кукуруза — одиннадцать, семь гектаров лугов, ну и усадьба, сад, огород. Примерно так же у Йозефа.

— Наибольший доход дает…

— Мне — молоко, Йозефу — мясные бычки. Кукурузу сеем на силос, ячмень продаем пивоварам.

— Ну а пшеница?

— С нею хлопот немного, но и прибыль невелика — дорого стоят удобрения и машины.

— Хлеб убираете, ясно же, не косой. По карману ли вам комбайн?

— Конечно, не по карману. В складчину покупаем. По очереди пользуемся.

— Зависит ли урожай от погоды?

— Почти не зависит. Но в наших районах выгодней лето сухое.

— Сколько ж дает пшеница с гектара?

— Пятьдесят центнеров — норма. Бывает выше, бывает чуть ниже.

— А молоко?

— Стабильно четыре-пять тысяч литров в год от коровы.

— Много ли коров?

— Двадцать. И четыре десятка бычков. У Йозефа коров поменьше, бычков побольше.

— Есть какая-нибудь скотина еще в хозяйстве?

— Йозеф держит кур и четырех свиней. А я предпочитаю у него покупать и яйца и сало — очень уж много хлопот с молочным хозяйством.

— Но так ведь даже и на день нельзя отлучиться?

— Никуда и не отлучаемся. Дом, двор, пашня, пивная, ремонтная мастерская — это наш мир.

— А не тянет съездить ну, скажем, в Гамбург, посмотреть, как другие живут?

— Служили в армии, посмотрели… А на земле свои радости. Немало знаем таких, что землю продали, а потом плачут.

— Сколько же стоит земля?

— Сто тысяч и более за гектар, а если на год в аренду — до тысячи марок.

— Хотели бы больше земли?

— Ну этого кто не желает!

— Но ведь рук не хватило б…

— Хе! Нанял бы.

— Есть желающие?

— Только помани пальцем. В городе — безработица. Прибегут и торговаться особо не будут.

Расстались мы с землепашцами Эссенбаха близко к полуночи.

Не так уж много о людях можно узнать в короткой беседе. Землю знают и любят. Много на ней работают. Оба, как бы у нас сказали, классные механизаторы. И вросли в деревенскую жизнь. Умеют делать колбасу, варят пиво. Болеют за футбольную команду «Бавария Мюнхен». Не бедные люди, но жена Йозефа, имея на руках двоих детей, три раза в неделю ездит подрабатывать в зубоврачебной клинике. На вопрос, какая в этом необходимость, Йозеф сказал по-крестьянски: «Лишняя марка кармана не трет».

В министерстве сельского хозяйства ФРГ нам сказали: да, человек с полсотней гектаров земли — твердо стоящий на ногах середняк. Есть батраки. Есть люди богатые. Всего в сельском хозяйстве страны занято 5,4 процента от общего числа населения. Урожай пшеницы у наших знакомых баварцев ниже средней урожайности по стране (54,2 центнера с гектара). Рекордные урожаи в благоприятных районах — 65 центнеров. Потери хлеба от пашни до стола — четыре процента…

Хлеб немцы едят главным образом утром. В обед хлеб зачастую заменяет картошка. Ее производят тут много и справедливо называют «вторым хлебом».

Стороннему глазу с дороги беда незаметна. Земля, несмотря на густоту населения, ухожена, не видишь на ней оскорбляющих глаз случайных свалок, забытых карьеров и незарытых канав. Среди поля видишь вдруг дерево. Его оставили для украшения пейзажа, хотя пахоту этот дуб слегка осложняет.

Бегущая мимо земля на треть покрыта лесами. Они стоят молчаливые, по-осеннему темно-бурые, с островами хвойных деревьев. Иногда из машины видишь грибы. Их никто не сорвет — на скоростной дороге остановки запрещены, да и гриб, поди, окажется ядовитым, не по природе своей, а потому, что вырос в автомобильном чаду. Лес эти выдохи транспорта поглощает как будто без вреда для себя — ни валежины, ни сухостоя в этом лесу.