Тенцинг Норгей - Тигр снегов

– Как вы думаете, удастся кому-нибудь взять ее? – спросили они.

Я ответил:

– Нет ничего невозможного для человека. Если он будет стараться, то рано или поздно добьется.

Тогда они сказали:

– А вы не боитесь подниматься на нее? Ведь там обитают боги и демоны?

На это я возразил:

– Я не боюсь смерти. Когда ходишь по улицам, легко может произойти несчастный случай. Так чего же я буду бояться на горе?

Самое замечательное из происшедшего в Лхасе была встреча с Далай-ламой. Мы видели его даже не один, а два раза. В Потала нас проводили по множе­ству помещений и переходов в личные покои Далай-ламы, и, хотя он тогда был всего лишь пятнадцати­летним мальчиком, держался он очень приветливо и с большим достоинством. Обычно на него не разре­шается смотреть, в его присутствии полагается сидеть, наклонив голову. Однако профессор Туччи, в качестве старого друга, не только был освобожден от этого правила, но подолгу беседовал с Далай-ламой, и на мою долю выпало счастье стоять рядом и смотреть и слушать их беседу. В конце каждой встречи Далай-лама благословлял нас. Я выходил из Потала, думая о своих родителях и о матери Анг Ламу, и сердце мое было переполнено.

Раз уж я упомянул титул Далай-ламы, то следует разъяснить кое-что известное о нем лишь очень немно­гим на Западе. Ни один тибетец не называет так гла­ву своей церкви, они величают его Гьялва Римпоче. Гьялва означает «победивший» или «одолевший», ина­че говоря, – божество или Будда. Римпоче значит «драгоценный» или «святой». Иногда это второе имя применяется также в отношении других видных лам, но Гьялва употребляется только для самого высше­го – воплощенного божества. Незнакомый с внешним миром тибетец не знает даже, что такое Далай-лама. Для него его вождь имеет лишь один титул – Гьялва Римпоче, драгоценный или священный Будда.

В Лхасе мы встретили также двоих интересных чужестранцев, Генриха Харрера и Петера Ауфшнайтера. Они входили в состав немецкой альпинистской экспедиции на Нанга Парбат в 1939 году, но были захвачены в плен в Индии англичанами в начале войны и интернированы. После ряда попыток им уда­лось бежать. Они совершили труднейший переход че­рез Гималаи и получили разрешение остаться в Лха­се. Обо всем этом Харрер рассказал позднее в своей известной книге «Семь лет в Тибете». Когда я их уви­дел, они уже пробыли там большую часть этого вре­мени, и, хотя полюбили Тибет и были готовы остаться там, им, естественно, хотелось услышать о внешнем ми­ре. Харрер особенно интересовался альпинистскими но­востями; я поделился с ним тем, что знал. Он заметил:

– Вы счастливый человек, Тенцинг. Вы можете ходить куда хотите – в горы, в замечательные экспе­диции. А я был военнопленным, да и теперь остаюсь вроде пленника. Мне, наверное, уже больше никогда не придется совершить восхождение.

Вдруг он улыбнулся:

– А что, если нам с вами пойти в горы – прямо сейчас? Что вы скажете на это?

Мы даже обсудили этот вопрос почти всерьез, но было, разумеется, слишком много препятствий и за­труднений.

Вскоре я оставил Лхасу. А несколько лет спустя я увидел Харрера в Дарджилинге. Когда в Тибет вошли коммунисты, он покинул столицу вместе с Да­лай-ламой, который собирался бежать в Индию. Однако в пограничном городе Ятунг молодой владыка передумал, и Харреру пришлось продолжать путь од­ному. За семь лет пребывания в Тибете он сильно привязался к этой стране, и ему больно было думать, что он, возможно, уже не вернется туда.

Я пробыл в Лхасе с профессором Туччи месяц. Затем мы снова двинулись в путь и проехали за семь месяцев по всему Тибету. Профессор надеялся доехать до китайской границы на востоке и потом двинуться вдоль нее, но это оказалось невозможным, потому что коммунисты уже готовились вступить в страну, а Туч­чи, хотя и не боялся ничего, избегал осложнений. Поэтому мы путешествовали по другим частям Тибета. Мы посетили больше городов, монастырей и мест паломничества, чем я предполагал найти во всей Цент­ральной Азии. Для меня это было замечательное пу­тешествие: ведь я увидел так много в священной стране буддистов. Притом я был не обычным туристом: мой спутник мог мне объяснять все, что я видел. Ду­маю, что даже среди очень образованных людей най­дешь немного таких, которые на протяжении ряда месяцев имели личным учителем столь знаменитого профессора.

Туччи был страшно нетерпелив в денежных во­просах и не любил заниматься ими; он все больше поручал их мне. Иногда, будучи занят, он посылал меня одного в монастырь с письмом на тибетском языке, где было сказано, чего он хочет; если я нахо­дил нужный предмет, то должен был купить его и доставить профессору. Ламы стали меня называть «профессорский ньеба ла», что значит «агент» или «управляющий». Я узнал так много, что мог бы напи­сать путеводитель по монастырям Тибета. Мало-пома­лу наши ящики и корзины стали заполняться коллек­циями профессора. Впрочем, и моими тоже, хотя и не в таком объеме. Дело в том, что я всегда увлекался редкими интересными вещами, а тут представился та­кой исключительный случай. В моем доме в Дарджи­линге множество сувениров: маски, сабли, шейные платки и головные уборы, чаши и молитвенные коле­са; все это я привез из путешествия по Тибету.

Но самые замечательные находки для Туччи и для меня были сделаны уже под конец путешествия. В этот свой восьмой приезд в Тибет профессор осо­бенно упорно разыскивал знаменитую религиозную рукопись, записанную почти две тысячи лет тому назад санскритом на древесной коре. Ученые твердо верили в ее существование, хотя до сих пор не уда­валось найти ее. Профессор Туччи считал, что она была написана в Туркестане, куда в то время пришел буддизм, но, согласно его теории, основанной на дли­тельных изысканиях, много лет назад рукопись при­везли в Тибет, в монастырь Гхангар. Итак, мы отпра­вились в Гхангар и приступили к поискам. Это было нелегко, потому что ламы, похоже, ничего не знали о ней, а в монастыре хранились тысячи древних пер­гаментов и рукописей, которые все надо было рассор­тировать и тщательно исследовать. День проходил за днем, мы рылись в пыли и паутине, и я уже стал па­дать духом. Я решил, что либо рукописи здесь нет, либо, если и есть, мы все равно никогда не найдем ее. Но Туччи был не из тех, кто сдается, и поиски продолжались. Сосредоточившись на своей работе, он не мог думать ни о чем другом, становился чрезвы­чайно рассеянным, и как-то утром я обнаружил, что он надел рубашку наизнанку.

– Это счастливая примета, – сказал я профессо­ру. – Может быть, сегодня мы, наконец, найдем ее.

Так оно и случилось. Нашел ее я – пыльная, изо­рванная, она была погребена под горами других ру­кописей. Но профессор описал мне ее настолько точно, что я сразу понял, что это и есть предмет наших поисков. Когда я пришел к нему, он разволновался не меньше, чем обычный человек, найдя месторожде­ние золота или алмазов: