Тенцинг Норгей - Тигр снегов

В 1921, 1922 и 1924 годах состоялись первые три знаменитые экспедиции на Эверест, и в них участво­вали многие шерпы из Дарджилинга и Соло Кхумбу. Сколько было потом рассказов о чилина-нга – так мы называем людей из далеких краев – и о восхож­дениях почти до небес! Многие приходили в необыч­ной одежде и больших ботинках, каких мы никогда не видали до тех пор. Все это до того увлекало меня, что однажды я даже заплатил деньги, чтобы мне только позволили надеть такие ботинки, но они ока­зались настолько тяжелы и велики, что я не смог сту­пить в них и шагу… Эверест, Эверест – все говорили об Эвересте; тогда я и услышал впервые это слово. «Что такое Эверест?» – спросил я. «Это то же, что Чомолунгма, – отвечали они, – только мы были по ту сторону ее, в Тибете. Чилина-нга говорят, что это самая высокая гора в мире».

В 1922 году семеро шерпов погибли во время вос­хождения; все наше племя тяжело переживало это ужасное несчастье. Однако в 1924 году в горы пошло больше людей, чем когда-либо. Как раз в этом году альпинисты Меллори и Ирвин пропали недалеко от вершины. Я узнал их имена от возвратившихся домой солокхумбских шерпов-носильщиков и запомнил на­всегда. Двадцать девять лет спустя, когда мы с Хил­лари взошли на вершину, мы осмотрели все кругом, чтобы проверить, удалось ли им добраться туда перед гибелью. Мы ничего не нашли.

Никто из моей семьи не участвовал в этих первых экспедициях. Сам я отдал бы все, чтобы участвовать, но был слишком молод. Затем на некоторое время экспедиции прекратились, и в Соло Кхумбу все потек­ло по-старому. Я уже достаточно подрос, чтобы рабо­тать вместе с отцом и старшими братьями, а дел всегда было много. Мы выращивали картофель, яч­мень и немного цампы (своего рода кукуруза), смот­рели за своими овцами и яками, которые давали нам молоко, масло и грубую шерсть для одежды. Прику­пать нам приходилось только соль, иногда немного вяленого мяса из Тибета. Убой скота в Непале осуж­дается, так как большая часть страны хиндская. Да и у большинства буддистов существует такой запрет, поэтому мы не забивали своих яков. Правда, зато иногда выпускали немного крови из шеи яка, не уби­вая его, и смешивали эту кровь с пищей. Мы чувство­вали, что это укрепляет нас – вроде переливания крови, которое делают теперь больным в госпитале. Помню, что такие кровопускания делали обычно осенью, с наступлением холодов, причем не только ради нашего здоровья, но и для самих яков. После то­го как яки все лето хорошо отъедались на пастбищах, они часто становились задиристыми и дрались между собой или убегали, и кровопускание только успокаи­вало их.

В прежние времена моя семья была очень бедной. Но, видно, я и в самом деле родился счастливым, по­тому что после моего рождения все стало меняться к лучшему. В тот же год яки принесли сто телят, и пос­ле этого у нас бывало до трехсот-четырехсот яков од­новременно. Как я уже говорил, наш дом был невелик и перенаселен. Мы ели самую простую пищу. Зато ее всегда было достаточно, и я не помню, чтобы мне при­ходилось ходить голодным; а из шкур и шерсти яков – мы снимали с них шкуры, когда они умирали есте­ственной смертью, – мы делали теплую одежду, ко­торая согревала нас в течение долгой холодной зимы. В отличие от других народов Востока, живущих в бо­лее теплом климате, в Соло Кхумбу носят обувь – сапоги из войлока и кожи, вроде тех, которые можно увидеть в Тибете. Я не помню, чтобы мне хоть раз в жизни пришлось ходить босиком. Непальцы и индий­цы ходят без обуви по самой колкой земле, но для ме­ня это было бы такой же задачей, как для жителя Запада.

Мальчиком я больше всего любил ходить с яками и бродить на воле по горным склонам. Зимой нельзя было забраться очень высоко из-за сильных морозов и глубокого снега, но в другие времена года склоны покрывались густой травой, какую я увидел много лет спустя в Швейцарии. Эту траву мы обычно скашивали для зимнего корма. Намче Базар лежит на высоте 3000 метров, Тами – примерно 3600 метров, но я поднимался с яками до высоты 5400 метров. Здесь, около ледников, у подножья обрывистых стен самых больших гор проходит верхняя граница травы, кото­рую едят яки.

Именно здесь обитает йети, известный на Западе под наименованием «ужасного снежного человека». Я слышал о йети с самого детства; у нас в Соло Кхум­бу о них рассказывали множество историй. Когда ме­ня еще не было на свете, мой отец встретился с одним йети лицом к лицу. Сам я никогда не видал их, и мне было уже больше тридцати лет, когда я впервые уви­дел след йети. Однако мальчиком я иногда находил на каменистых склонах и ледниках помет незнакомого животного, содержавший остатки крыс и червей, – я не сомневался, что это помет йети.

Конечно, я немного побаивался йети, однако любо­пытство было еще сильнее, чем страх. То же самое чувство испытывал я в отношении молчаливых камен­ных громад, окружавших меня. Ламы много расска­зывали об ужасах, подстерегающих человека в зоне снегов, о богах и демонах и чудовищах, куда страш­нее йети, которые охраняют вершины и карают всяко­го, кто осмелится проникнуть туда. Но я знал также, что были люди, в том числе из моего собственного народа, которые поднимались очень высоко по той стороне Чомолунгмы. Пусть некоторые погибли – другие вернулись домой живыми, и таких было гораз­до больше. Мне хотелось увидеть самому, проверить самому. Это было моей мечтой, сколько я помню себя.

Вот они высятся надо мной, великие вершины: Макалу, Лхотсе, Нуптсе, Ама Даблам, Гаурисанкар, Чо Ойю и сотни других. А надо всеми ними – Чомо­лунгма, Эверест. «Ни одна птица не может перелететь через нее» – говорит предание. А человек? Человек, окрыленный мечтой?..

Мир был так велик, Соло Кхумбу так мал. И когда я подрос, то понял, что должен покинуть деревню. Однако, покинув ее первый раз, я направился не в го­ры, даже не в Дарджилинг, а в Катманду, столицу Непала. Мне было всего тринадцать лет, открыто уйти я не мог, а поэтому бежал из дому и чувствовал себя потом очень виноватым. Я знал от Ламу Кипа, что всегда был любимцем родителей. Я и сам очень любил их и не хотел причинять им огорчений. Но слишком велика, слишком сильна была тяга. Я двинулся в Катманду кружным путем мимо Макалу; поначалу один, потом встретил попутчиков. Весь путь занял не­многим больше двух недель. Впервые в жизни я уви­дел город, и он показался мне странным и непонятным, особенно потому, что наш народ исповедует буддий­скую веру, в то время как жители Катманду в боль­шинстве держатся индуистской веры. В конце концов мне удалось найти буддийский монастырь, принимав­ший странников; там я и остановился.

Около двух недель ходил я по городу: смотрел на толпы людей, на базары, большие здания и храмы и многое другое, чего никогда не видел до тех пор. У непальцев хорошая армия, составленная в основном из знаменитых гуркхов, живущих в Центральном и Западном Непале, и мне больше всего нравилось смотреть, как они маршируют, и слушать их музыку. Очень интересными казались мне люди хиндской ра­сы: их лица, одежда и поведение так отличались от всего, что мне приходилось видеть. Однако я ощущал не только любопытство, но и тоску по дому. Встретив знакомых из Соло Кхумбу, которые как раз собира­лись домой, я решил пойти с ними. На этот раз мы шли более коротким путем – по той самой дороге, по которой мне предстояло много лет спустя идти со швейцарцами и англичанами на Эверест. Я пробыл в отсутствии шесть недель, и, когда вернулся в Тами, мои родители так обрадовались, что кинулись меня обнимать.