Леонид Родин - Пять недель в Южной Америке

Вскоре, действительно, прибыл самолет. Он был полон, и с него не сошел ни один пассажир. Пилот отдал маленький пакет с почтой, и пассажиры, побродив возле само-лета минут пять, были приглашены следовать далее. Через полчаса пришел второй самолет с таким же для нас результатом.

Нам сообщили, что самолетов в сторону Рио сегодня больше не будет. Нам оставалось только возвращаться в город и, таким образом, терять день. Настроение наше явно упало.

Но мы видели, что все наличные аэродромные служащие принимают в нас участие, хотят нам помочь. Они узнали, что мы-советские люди, что мы из далекой, но такой славной страны. Мы рассказали, что один из нас из Москвы, а другой из Ленинграда. Их смуглые лица оживились улыбками, и они восхищенно произносили: «Москва» и «Ленинград». И они называли имя товарища Сталина, делая по-своему ударение на последнем слоге. Мы научили их, как надо произносить правильно.

Слава о победах советского оружия в мировой войне проникла во все уголки мира, и Советский Союз у широчайших масс всех народов завоевал огромное уважение. И мы, частица нашей великой страны, почувствовали на себе это непреоборимо поселившееся в сердцах простых людей уважение к нашей Родине.

И скажу откровенно, товарищи, что я испытал чувство глубокой радости за свою Родину, здесь-далеко за океаном, на этом маленьком аэродроме на Бразильском нагорье среди чужих людей.

А вот что было дальше. Один из служащих переговорил с шофером такси, на котором мы сюда приехали (он дремал в кабине в ожидании пассажиров, не желая воз-вращаться порожняком), и куда-то уехал с ним. Через полчаса он возвратился уже вдвоем. Второй, молодой парень, шумно с нами поздоровался и сказал, что говорит по-английски. Конечно, он не так уж хорошо говорил по-английски, но во всяком случае разговор у нас пошел оживленнее. Он был телеграфист, дежурил здесь ночью и теперь отдыхал, когда его позвали ехать сюда. После разговора с нами он посовещался с остальными… и скрылся в кустах в направлении к радиостанции метрах в 300 от домика аэропорта.

Вскоре он возвратился, и оказалось, что он уговорил дежурившего там радиста дать радиограмму на аэродром другой авиакомпании, трасса которой проходит в стороне от Лагоа-Санта, о том, что здесь ожидают двое советских ученых, которым сегодня надо попасть в Рио, что отсюда самолеты уже ушли и т. д. и что пусть самолет той линии зайдет за нами в Лагоа-Санта. Тотрадист пообещал быстро доставить телеграмму в контору своего аэропорта и вообще содействовать в этом деле.

Мы с нетерпением ожидали ответа. Он пришел через 40 минут: самолет придет! «Наш» телеграфист радостно пожал нам руку и отправился продолжать прерванный отдых.

Наконец послышался звук моторов; самолет подходил с севера, явно с другого направления, чем проходившие здесь самолеты. Это был грузо-пассажирский «Дуглас» компании «Авиа-Бразил», курсирующий на линии Баррейрос-Пирапора-Рио. В Лагоа-Санта он обычно никогда не заходил.

Через 20 минут мы уже летели над сплошной пеленой туч, скрывавших от нас восточно-бразильскую гилею. При приближении к океану тучи стали редеть, превратились в легкие облака, и Рио мы увидели залитым солнечным светом на берегах застывшего сегодня недвижимо Ботафого.

Из окон нашего номера в «Пакс-отеле» видна красивая гранитная дуга набережной залива Ботафого, обрамляющая с моря авениду Бейра-Мар.

Южным концом набережная упирается в Пан-де-Ашукар-Сахарную голову, одну из достопримечательностей Рио. Коническая форма этой необычно причудливых очертаний горы, действительно, всего более соответствует этому далеко не поэтическому названию. Пан-де-Ашукар возвышается над заливом на 300 м, и на ее вершину непрерывно поднимаются туристы, чтобы выполнить непременную для них обязанность, налагаемую кариоками — полюбоваться оттуда на Рио-де-Жанейро. И, верно, Рио с высоты трехсот метров виден прекрасно.

Посмотришь в противоположную сторону-там за двумя островами, называемыми в переводе «папа и мама», виден беспредельный океан.

А если смотреть на север, то можно видеть, как в глубине бухты Гуанабары, за искусственным полуостровом аэродрома, за центральным рынком и причалами порта город сходит на нет. Там уже не видно больших светлых зданий, не видно пятен густой зелени на площадях и бульварах, все приобретает коричневую окраску и, наконец, затушевывается сизой дымкой, скрывающей даль. В бинокль еще можно видеть, как гористая перемычка, отделяющая Гуанабару от океана, соединяется с лесистым берегом. Сегодня нам предстоит поехать вон туда, в самую даль, в самую глубину бухты Гуанабары, чтобы ознакомиться с мангровой, — совсем особым, прибрежным, вернее прибрежно-водным типом тропического леса.

Автомобиль мчит нас сперва по набережной, затенен-ной великолепными фикусами. Их кроны так густы, что совсем не пропускают солнца, а их корни выступают на поверхность земли и, извиваясь, как змеи, отходят далеко от ствола, создавая прочную опору всему дереву.

После этой набережной, где такси и автобусы по четырем асфальтовым полотнам (на двух из них движение в одном направлении, на двух — в другом) мчатся со скоростью не менее 60 км, мы попадаем в узкие улочки и переулки старого Рио.

Здесь сразу езда почти шагом-машины скучиваются на поворотах и перекрестках. Потом на короткое время мы вырываемся на широкую улицу по обе стороны канала, обсаженного молодыми королевскими пальмами, сворачиваем в сторону и попадаем в заводский район города.

На сотни метров здесь тянутся глухие кирпичные стены складов, закопченные бетонные корпуса фабрик и заводов и деревянные леса еще не осуществленных построек. Все та же самая послевоенная «конъюнктура», прекратившая возведение небоскребов в центре, приостановила и постройку новых заводов. На расчерченных фундаментами участках уже успели вырасти вездесущие сорные геликонии* и кое-где высятся еще не срубленные кокосовые пальмы.

Вскоре мы минуем конечную остановку автобуса; за нею сразу обрывается асфальтовая мостовая, и наш автомобиль начинает стучать рессорами, прыгать на ухабах и скрести дифером по земле в глубоких колеях. По обе стороны дороги иногда попадаются огороженные колючей проволокой участки чьих-то частных владений, но они исчезают, когда дорога вступает на невысокую насыпь, окаймленную непроточными канавами, заросшими болотными, вроде наших осоки и камыша, растениями.