Леонид Родин - Пять недель в Южной Америке

Впадая в океан и смешиваясь с океанской водой, Ла-Плата на многие десятки километров загрязняет ее, лишая прозрачности и придавая грязный желтоватый оттенок, что мы и наблюдали накануне.

Короткое время мы простояли на якоре на рейде Буэнос-Айреса, пока портовые власти производили осмотр и дали нам разрешение следовать далее.

Берега собственно Ла-Платы и Параны чрезвычайно низменные, затопляемые во время половодья.

Даже выше слияния с Уругваем Парана течет огромной ширины потоком, разбиваемым большими низменными островами на протоки, и только далеко на горизонте виднеется полоска коренного берега.

Не снижая скорости, как в океане, мы поднимались по реке, хорошо обставленной буями и бакенами по фар-ватеру.

Постепенно и довольно скоро, уже километрах в 60–70 от собственно Ла-Платы, фарватер сузился, и можно было хорошо видеть затопленные невысокие деревья, кроны которых чуть возвышались над водой как на залитых паводком островах, так и близ берегов.

Картина эта до чрезвычайности напоминала тугаи на Амударье. Они точно так же затапливаются во время подъема воды, цвет которой такой же желтовато-коричневый.

Преобладающим деревом здесь по Паране является ива Гумбольдта*, заросли которой образуют первую и широкую полосу зарослей от русла к берегу. Иногда за полосой ивы виднеются еще какие-то корявые кустарники, внешне весьма похожие на заросли чингила* и лоха* в наших среднеазиатских тугаях (но здесь, конечно, какие-то другие кустарники). И так же, как в наших тугаях, здесь деревья оплетены многочисленными травянистыми лианами. Только изредка среди ивняковых зарослей встречается какая-то низкорослая пальма.

В начале нашего пути мы совсем не видели населения. Только потом появились плантации той же ивы, что растет здесь естественным порядком. Прутья ивы идут на плетеночное производство, а более толстые стволы — нажердняк и дрова.

Среди плантаций стали попадаться маленькие домики на сваях, в которых живут рабочие, заготовляющие прутья, во многих местах сложенные большими штабелями. Часто плантации прорезают каналы, по которым может пройти небольшой катерок или лодка; каналы служат, вероятно, для дренажа и вывоза заготовленного сырья из отдаленных от реки участков.

По мере подъема по Паране все ближе подступают коренные берега. Вскоре мы уже отчетливо видим желтеющие сжатые поля и отдельные усадьбы.

Слева от нас раскинулась обширная равнина аргентинской Пампы. В прошлом здесь были бескрайные степи (Пампа очень близка по характеру растительности к нашим степям), теперь же эта область очень густо заселена и сплошь распахана.

Многие из этих усадеб-судя по архитектуре — построены давно, вероятно, еще первыми эстансиеро*. Обычно они окружены небольшими садами, а иной раз совсем скрыты в купе деревьев. Господствующей породой в этих посадках является эвкалипт, довольно часто араукария, а пальмы встречаются редко. Почти всегда возле усадьбы есть несколько деревьев цитрусовых, а иногда даже небольшие плантации. Некоторые усадьбы, те, что поближе к реке и более старые, имеют красиво оформленный спуск к воде.

Сравнивая одну усадьбу с другой, можно «читать» историю заселения Пампы. Старые эстансии* отличаются солидностью построек, красивой архитектурой и богатством оформления вокруг (парки, спуски к воде, беседки). Их владельцы первыми захватили громадные площади плодородных земель и разбогатели на разведении скота и пшеницы. Позднее эстансиеро стали мельчать, и их усадьбы уже лишены того помещичьего уюта и комфорта, который характерен для их предшественников. Но во всех без исключения усадьбах стоят стандартные ветряные двигатели для накачивания воды из реки или из колодцев.

И здесь, как и в Бразилии, участки отдельных владельцев ограждены колючей проволокой; часто изгородь спускается к воде и даже заходит в воду, и в таких местах, на залитых болотистых лугах по брюхо в воде пасется скот, которому не остается места на распаханной земле.

В плавнях (залитых водой зарослях злаков и осок) и на протоках-масса уток и другой водоплавающей дичи. Утки совсем непуганые, видно, на них не охотятся здесь; они часто плавают даже среди пасущегося скота.

На реке большое оживление. Мы часто встречали мелкие моторные и парусные суденышки, буксиры с баржами, груженными зерном или скотом, встретили паром, перебрасывающий железнодорожные вагоны со скотом с одного берега Параны на другой, не раз встречали тяжело нагруженные океанские пароходы, спускающиеся вниз, вероятно, из Росарио, куда мы держали путь.

В долине все меньше ивовых плантаций, все более выступает земледельческая природа Аргентины: даже в маленьких городках на берегу Параны мы видели большие элеваторы.

Ночью с 11 на 12 июня резко снизилась температура и сел такой густой туман, что нам пришлось стать на якорь посреди реки. Лоцман, постоянно водящий суда по Паране, не решался вести нас, так как огни бакенов совершенно не были видны в холодной молочной мгле. Туман садился на мачты, трубу, стрелы* и все другие металлические части на корабле. Капли воды стекали вниз и потом струйками бежали по палубе, как во время дождя. Промозглая сырость забралась даже в каюту, и когда я взялся за поручни моей железной койки, они были противно скользкие.

Как и в Ламанше, «Грибоедов» каждые две минуты давал предостерегающие гудки, звуки которых без эхо растворялись в тумане. Иногда до нас доносился «голос» какого-то парусника, на котором часто и тревожно били в рынду*.

Даже наступившее утро не позволяло нам двинуться вперед. Над головой чуть просвечивало голубое небо, но внизу со всех сторон нас окружала непроницаемая молочная завеса. Только около 10 часов утра, наконец, туман пришел в движение, ветерок стал его гнать клубами, часто, впрочем, вновь сгущая до полной потери видимости, и «Грибоедов» самым малым ходом стал осторожно, как бы ощупью, продвигаться вперед.

Лишь к полудню туман постепенно рассеялся и поднялся вверх, где ветром несло клочки облаков, которые собирались в черные дождевые тучи далеко на севере над Уругвайской территорией.

К вечеру мы подошли к Росарио, второму по числу жителей городу Аргентины и важнейшему порту по вы-возу пшеницы и других видов зерна. Стали на якоре неподалеку от давно не крашенного «англичанина» —

10 000-тонного грузового судна военной постройки; впереди нас стоял мрачный черно-красный «финн» — лесовоз. «Грибоедов» меж них казался изящной белоснежной чайкой среди ворон.

На «Грибоедове» зажгли якорные огни*, и вся команда, кроме вахтенных, была отпущена отдыхать. Мы, пассажиры, еще долго бродили по судну, то прогуливаясь по шлюпочной палубе, то собираясь на баке и всматриваясь вперед, где за поворотом реки мерцали огни и возникало зарево большого города.