Иоганн Висс - Новый швейцарский Робинзон

Мальчик понес черепах. Но едва мог он добраться до тростника, как мы услышали его зовущим Фрица и просящим его принести палку. Я подумал было, что он вздумал преследовать лягушек; но как же удивился я, когда два брата возвратились с великолепным угрем, который попался на удочку, закинутую Эрнестом до нашего отъезда и без нашего ведома. Часть этой добычи была тотчас же приготовлена к обеду, а остальная положена, для сбережения, в топленое масло.

Отводки перечника и упомянутые плоды с ванилевым запахом были посажены возле бамбуковых столбов, которые поддерживали выступавшую кровлю нашего жилища, и мы предвидели, что растения эти, как вьющиеся, скоро взберутся до кровли.

Окорока медведей и пекари были сданы хозяйке и сложены в кладовую, а равно и бочонок жиру, добытый нами с этих животных. Медвежьи шкуры были погружены в море и, во избежание случайностей, завалены тяжелыми камнями.

Куропаток мы посадили в особую клетку, которая должна была защитить их от Кнопса и шакала.

Кондор и гриф были на время повешены, в виде трофеев, в музее; к набивке их мы хотели приступить перед временем дождей.

Туда же, в мастерскую, мы перенесли и горный лен, слюду и фарфоровую глину, и я намеревался употребить все эти полезные вещества сообразно их свойствам.

Предоставив в распоряжение хозяйки все съедобное, я трижды завернул молочайную камедь и, опасаясь, чтобы дети не вздумали полакомиться этим веществом, надписал на нем крупными буквами «яд».

Наконец, шкуры мускусовых крыс, или ондатр, связанные в пачки, я развесил под кровлей, на галерее, чтобы избавить семью от их запаха.

Все эти распоряжения заняли два дня, по истечении их я намеревался приняться за другие дела, которые, по моему мнению, не терпели отсрочки; засеять поле, приручить страуса и выделать медвежьи шкуры.

Землепашество было для нас делом вполне непривычным и потому трудным, и, несмотря на общую помощь, мне удалось вспахать, приблизительно, только треть десятины подле посаженных хозяйкой сахарных тростей. По этому случаю дети и я хорошо уразумели смысл слов Священного писания: «В поте лица твоего снедеши хлеб свой». Это вспаханное поле было засеяно на треть пшеницей, на треть кукурузой и на треть ячменем; кроме того, местами мы посеяли, как и прежде, другие роды зерен. По другую сторону ручья я отвел небольшой мыс под посадку картофеля и маниока, этих двух драгоценных для нас растений.

Так как мы посвящали земледелию ежедневно лишь около двух часов утром и столько же времени вечером, чтобы пользоваться прохладой, то промежутки мы могли употребить на другие занятия.

Например, мы пытались приручить Урагана, как мы назвали страуса. И я должен сознаться, что попытки наши долго не удавались. Мне пришлось прибегнуть даже к окуриванию табаком, оказавшемуся действительным в применении к Фрицеву орлу. Каждый раз страус приседал на землю, и дети садились на него верхом, чтобы приучить его к тяжести. В одурманенном состоянии, в которое повергал страуса табачный дым, птица не сопротивлялась; но, несмотря на наши ласки и приготовленную нами мягкую подстилку, несмотря на то, что мы ежедневно удлиняли веревку, чтобы страус мог пользоваться некоторой свободой, бедное животное не принимало никакой пищи, как бы решившись умереть с голоду, чтобы наказать нас за лишение его свободы, товарищей и степи. Страус робел до такой степени, что я стал беспокоиться насчет его жизни и раскаиваться в пленении его. К счастью, жене удалась однажды утром заставить страуса проглотить несколько катышей тертой кукурузы со свежим маслом. Эти катыши, должно быть, понравились нашему пленнику и с этого дня он ел все, что мы ему давали. Скоро мое снисхождение его возбудило в нас опасения иного рода: жена стала бояться, что, вследствие прожорливости нашего гостя, наши запасы истощатся слишком быстро. Вперемежку с кукурузой и желудями наш пленник угощался иногда и камешками, которые должны были еще убыстрять его пищеварение.

Когда силы страуса восстановились, приручение его совершилось само собой; по прошествии месяца он уже садился, вставал, поворачивал по воле седока и возил его на себе шагом, рысью и вскачь.

Я должен сознаться, что сильно затруднялся устроить для него верхнюю сбрую. Ему непременно нужно было изготовить уздечку; но видел ли кто уздечку для птичьего клюва? Я уже хотел было отказаться от попытки, когда вспомнил влияние, которое оказывала на страуса перемена света и тени, и придумал кожаный колпачок, сходный с колпачком, сделанным для Фрицева орла, только несколько длиннее, чтоб он закрывал и часть шеи, и снабженный с боков отверстиями, которые можно было бы по произволу открывать и закрывать. Когда я закрывал одно из отверстий, страус бежал по направлению, по которому проникал к нему свет; при закрытых отверстиях страус тотчас же останавливался; когда оба отверстия были открыты, он бежал прямо вперед.

Седло также потребовало большого искусства; но несмотря на затруднения в его изготовлении, я исполнил работу до того успешно, что на мысе Доброй Надежды, вероятно, получил бы от англичан привилегию на изготовление страусовых седел.

Когда сбруя была окончена, мы произвели полный опыт, и счастливый исход его весьма обрадовал нас. Хотя страус упрямился в упряжи, но под седлом не уступал хорошей верховой лошади. Например, расстояние между пещерой и Соколиным Гнездом он пробегал дважды в такое короткое время, в какое Фриц успел бы пробежать этот путь только в один конец. Эта быстрота страуса возбудила в детях некоторую зависть к Жаку, которому я присудил страуса, и они просили меня отменить мое решение. Но я настоял на нем, и Жак продолжал располагать страусом, — конечно, под условием, чтоб птица оставалась общей собственностью, на которую каждый из четырех мальчиков имел, в случае надобности, одинаковые права. Фриц, Эрнест и Франсуа утешались мыслью, что из яиц, лежавших в печи, вылупятся такие же верховые животные. Но надежда обманула их: вылупившиеся из яиц птицы были безобразны и, несмотря на самый внимательный уход за ними, в несколько дней издохли.

Одновременно с приручением страуса и другими мелкими работами я занимался еще выделкой медвежьих шкур. Я очистил их при помощи старого сабельного клинка; вместо дубильной коры я употребил скислый мед, а чтоб размягчить кожи, я натер их смесью жира и золы, которая и произвела желаемое действие.

Упомянув о медовом уксусе, я кстати замечу, что получив его совершенно случайно, я тем не менее признал в нем очень полезное вещество: разбавленный водой, он мог служить нам весьма освежающим напитком.

Двойной успех в качестве кожевника и медовара ободрил меня попытать свое искусство в шляпном мастерстве: мне хотелось изготовить маленькому Франсуа шляпу из меха мускусных крыс. Так как это мастерство совершенно не походило на наши прежние работы, то я и встретил некоторые затруднения. Однако я не унывал. После нескольких опытов мне удалось таки добыть войлочную массу. За недостатком другого красящего вещества я окрасил ее в приятный карминный цвет, при помощи кошенили, и пропитал массу жидкой резиной; затем, намазав пласт этой массы на приготовленную мною форму, я поставил ее на ночь в печь. На другое утро я имел удовольствие вынуть из печи и снять с болвана швейцарский берет красивого цвета, очень легкий и достаточно прочный. Жена, счастливая радостью, которую берет должен был доставить Франсуа, подбила шляпу шелковой тканью и украсила золотым позументом и страусовым пером. Франсуа был в восторге, а мне пришлось обещать остальным моим сыновьям изготовить им такие же береты, под условием, чтоб дети добыли необходимое количество меха, пятая часть которого должна была служить уплатой за выделку в пользу мою и жены.