Иоганн Висс - Новый швейцарский Робинзон

Услышав эти слова Фрица, Эрнест, Жак и Франсуа жадно наклонились над переданным мне перламутровым горохом, который, действительно, оказался жемчужинами чрезвычайной белизны, нежности и чистоты. Некоторые жемчужины были довольно велики.

— Ты открыл сокровище, дорогой мой, — сказал я Фрицу, — целые народы позавидовали бы нам в нашей драгоценной находке, потому что этот пласт раковин может заключать в себе жемчугу на миллионы. Но на беду нам так же невозможно воспользоваться им, как и твоими ласточкиными гнездами, потому что мы не можем вступить ни в какие сношения с остальным миром. А для нашего собственного употребления эти неисчислимые богатства не стоят мешка гвоздей или меры хлебных зерен. Но так как не должно пренебрегать подарками Провидения, которое, может быть, когда-нибудь сведет нас вновь с людьми, то мы на днях воспользуемся этим источником мнимых богатств. Кто знает? может быть, бесполезное нам теперь сокровище когда-нибудь обеспечит нам всем достаток. А теперь, друг мой, продолжай свой рассказ.

Фриц продолжал:

— После короткого обеда, восстановившего мои силы, я продолжал плыть, почти бесцельно, вдоль живописного берега, иззубренного окаймленными зеленью бухтами, которые как бы приглашали меня остановиться на них. Наконец я достиг устья реки, о которой говорил, и окраины которой поросли водными широколиственными растениями, по которым, как по земле, бегали длинноногие птицы. На минуту я вообразил себя на берегах реки Сан-Жана, во Флориде, описание которой я когда-то читал.

Возобновив запас пресной воды, я поплыл дальше и скоро достиг мыса, замыкавшего Жемчужный залив, почти прямо против свода с ласточкиными гнездами и на расстоянии от него около двух или трех верст. Невозможно было бы найти местность, более удобную для устройства приморской гавани.

Когда я хотел выйти из этого прохода, то был неожиданно задержан морским течением и должен был плыть вдоль мыса, чтобы отыскать проход, подобный найденному мной на другой стороне залива. Но поиски мои были тщетны. В это время я и увидел стадо животных, величиной с тюленей, которые играли на воде и скалах, попеременно ныряя и всплывая на поверхность воды. Они находились слишком далеко, чтобы стрелять в них; однако мне очень хотелось поохотиться. И потому я подплыл немного и выпустил своего орла, который тотчас же ринулся на играющее стадо. Выскочив из челна, я побежал, перескакивая со скалы на скалу, и поспел как раз во-время, чтобы овладеть добычей, в которую орел вонзил свои мощные когти. Остальное же стадо исчезло, как бы по волшебству.

— Но каким же образом, — спросил я Фрица, — удалось тебе увезти добычу? Она должна быть очень тяжела.

— Это стоило мне большого труда, — отвечал он. — Мне отнюдь не хотелось бросать тюленя, а я понимал, что если не придумаю средства сделать его более легким, то не смогу захватить его с собой. Рассуждая об этом, я был поражен множеством летавших и кричавших вокруг меня птиц: морских ласточек, чаек, фрегатов, альбатросов и прочих. Они кружились около меня до того назойливо что я, с целью отогнать их, стал отбиваться багром. Одна из птиц упала к моим ногам, оглушенная и с распростертыми крыльями. То был альбатрос из породы, которую моряки Западной Европы называют военным кораблем. Тогда, вспомнив способ гренландцев, я вырвал у птицы одно из ее больших перьев. Оно послужило мне трубочкой для надувки тюленя, которого я привязал потом позади кайяка. Между тем наступило время возвратиться, и я уже нигде не останавливался. Я прошел невредимо между скал и, при усиленной гребле, скоро очутился в знакомых водах, увидел издали наш белый флаг и услышал гром нашей артиллерии.

Фриц окончил свой рассказ. Но пока его братья и даже мать с любопытством рассматривали его добычу, он таинственно отвел меня в сторону, к отдаленной скамье и, когда мы оба уселись, дополнил свой рассказ следующим обстоятельством.

— Теперь, папа, выслушай еще одну загадочную подробность. Когда я поворачивал оглушенного мною альбатроса, ища пригодного пера, я заметил, что одна из его лап была обвязана куском полотна. Я поспешно снял это полотно и увидел, что на нем было написано какими-то красными чернилами, по-английски: «Кому бы в руки ни попало это письмо несчастной женщины, молю отыскать вулканический остров, заметный по пламени, выходящему из его жерл, и спасти несчастную пустынницу с Огненной скалы».

Пораженный изумлением, я перечитывал эти слова раз десять и едва верил, что делаю это наяву. Возможно ли, — спрашивал я себя, — чтоб в этой пустынной стране находилось еще живое человеческое существо? Как попала сюда эта женщина? Вероятно, как и мы, вследствие крушения. Ах, если б мне удалось вовремя найти ее и спасти!

Однако я старался помочь птице, которая была только оглушена. С этой целью я влил ей в клюв несколько капель меда. Затем, обмакнул перо в кровавую рану тюленя, я написал на куске моего платка: «Надейтесь на Бога: его помощь, может быть, близка!» И, привязав обе тряпочки к ногам альбатроса, который между тем совершенно оправился, я дозволил ему испытать силу своих крыльев и улететь. Он направился по направлению к западу с такой быстротой, что она меня опечалила: я надеялся, что он полетит медленно, и что я, следя за его полетом, увижу Огненную скалу.

— Вот что я хотел рассказать тебе одному, папа. Дойдет ли мое обнадеживающее письмо к ожидающей его несчастной женщине? Где она? Как мне найти ее?

— Дорогой мой, — ответил я Фрицу, — меня чрезвычайно радует благоразумие, с которым ты поступил в этом деле. Ты понял, что должен сообщить этот загадочный случай одному мне, потому что, рассказав его братьям и матери, ты поверг бы их в беспокойство, от которого, по долгу брата и сына, должен оберегать их. Может быть, письмо, привязанное к лапам альбатроса, уже давнее. Может быть и то, что несчастная, которую ты хочешь спасти, находиться от нас на расстоянии недоступном, потому что альбатрос быстр и неутомим и в несколько дней пролетает огромнейшие расстояния, следовательно, местность, откуда он прилетел и куда возвратился, может отстоять от нашей колонии на большое число миль. Но мы поговорим об этом потом, а теперь возвратимся к семье, которая дивиться нашей таинственной беседе.

Говоря это, я встал. Фриц последовал моему примеру. Мы отправились, рука об руку, к жене и детям, которые действительно, уже недоумевали относительно нашего разговора.

— Дорогая жена, — сказал я с некоторой торжественностью, — дорогие дети, обратился я к Эрнесту, Жаку и Франсуа, — Фриц отвагой и благоразумием уже так давно заявил себя достойным полной свободы, что я считаю своим долгом объявить, что с сегодняшнего дня он может вполне сам располагать собой и свои временем. Конечно, он останется нашим сыном и вашим братом; но он сам себе хозяин, и впредь я буду давать ему лишь советы, как отец и друг, а не приказания: ребенок стал мужчиной.