Те Ранги Хироа - Мореплаватели солнечного восхода

Самое большое внимание все же привлекали головные уборы. У жрецов они были сделаны из листьев пандануса, и им придавалась форма, напоминающая спереди епископскую митру. Молодежь носила на лбу переплетенные ленты, на которых были привешены изогнутые пластинки из белых раковин, перемежавшиеся с покрытыми резьбой черепашьими щитками. Самые великолепные головные уборы были украшены длинными черными перьями из петушиных хвостов. Они торчали вверх и колыхались над головами. Их скреплял переплетенный шнур, концы которого завязывались под подбородком. На лбу у некоторых мужчин была широкая повязка в форме полумесяца, покрытая радужными голубиными перьями; закреплялась она на затылке. Другие носили широкие переплетенные ленты с целыми жемчужными раковинами посредине и арабесками над ними, вырезанными из черепашьих щитков. Разнообразие в праздничные одежды вносили также лобные украшения из седых бород стариков.

Еще более разнообразны были прически. Пожилые мужчины выбривали по бокам голову с помощью зуба акулы, а оставшиеся посреди волосы связывались на макушке в пучок белой; лубяной лентой. Более молодые мужчины оставляли спереди два пучка волос, завертывая их в белую кору, что напоминала рога.

Каждый знатный мужчина держал в правой руке длинный жезл, украшенный на конце волнистыми человеческими волосами, а в левой — изящный веер из сплетенных листьев пандануса с красивой резной рукояткой.

Барабаны гремели беспрерывно; как только один из барабанщиков уставал и сходил с платформы, тотчас же его место занимал другой. Внизу под барабанами расположилась группа певцов. Они пели в такт барабанного боя.

В правом углу площадки для плясок находился длинный открытый навес. Под ним были большие печи, из которых только что вынули приготовленную пищу. Вынесли большие деревянные чаши, наполненные перебродившими выпеченными плодами хлебного дерева. Их поместили в ряд на площадке для плясок и прикрыли банановыми листьями. Рядом на банановые листья положили целиком зажаренные свиные туши. Сырые плоды хлебного дерева были сложены в пирамиды. Ямс и прочие местные припасы громоздились в кучах, свидетельствуя о щедром гостеприимстве. Вперед вышли мужчины с бамбуковыми ножами и быстро разрезали свиные туши. Их помощники разделили куски свинины и остальную еду на доли. После этого распределитель начал выкликать имена, указывая при этом на какую-нибудь долю. Вызванный в сопровождении друзей спускался с террасы или платформы и забирал свою долю пищи, и так, пока все не получили, что им причиталось.

Во сне мне слышался голос распределителя: «То ха'афити иа Те 'Ани Хи'оа» (Вот доля Те Ранги Хироа). Увы, это был только сон. Когда все было разделено, началось пиршество. Барабанный бой, пение, разговор и веселый смех — все слилось в сплошной гул. Жить стало радостнее.

Внезапно барабаны переменили ритм, а рев трубы из раковины остановил нестройные звуки. На центральную площадку для плясок впорхнула группа девушек, грациозных и прекрасных. Благоухающие листья и цветы покрывали их тела. К указательным пальцам каждой руки кольцами из лент были прикреплены длинные красивые перья птицы босун. Гибкие тела ритмично плыли под звуки барабанов и песни; ноги отбивали такт, а трепещущие перья на тонких пальцах словно приводили в колыхание воздух.

За девушками следовали юноши — ка'иои. На них были желтые набедренные повязки, а татуированные тела были до блеска намазаны маслом кокосовой пальмы и шафрановой куркумой. Это была золотая плеяда молодости и мужской красоты. Грохот барабанов и топот ног слились в единый ритм. Может ли быть более совершенная картина, чем большая площадка для плясок с ритмично двигающимися телами и окружающие ее террасы, заполненные безмолвными, затаившими дыхание зрителями, которые с восторгом смотрят на сцену? Сооружения из камня, строения, наряды, украшения, обряды и пляски — все это было проявлением культуры одного из наиболее мужественных полинезийских племен.

Где, кроме как во сне, можем мы еще ощутить биение прошлого? Мне не хочется просыпаться; наяву я увижу только карандашный рисунок в книжке; он изображает безлюдную заброшенную террасу, поросшую южными сорняками, и унылые каменные стены, уже почти сровнявшиеся с землей [48] Воображаемый «сон», в котором перед автором встают картины отошедших в прошлое культуры и быта маркизанцев, — не более как литературный прием, помогающий оживить изложение материала, собранного по Маркизским островам, где Хироа не удалось побывать. Но этот литературный прием позволяет ему еще и еще раз выразить свою печаль по поводу разрушения старой культуры колонизаторами. И в самом деле, на Маркизских островах, более чем где-либо в Полинезии, гнетущая лапа капиталистической колонизации подавила все проявления самобытной культуры. Жизнь туземного населения, лишенного земли, «опекаемого» миссионерами и колониальными чиновниками, — убогое, полунищее прозябание. .

Маркизанцы вместо прежних легких и удобных хижин живут в неуклюжих дощатых бараках, крытых толем, где ночью холодно, а днем невыносимо жарко; хлопчатобумажная одежда, носить которую заставляют миссионеры, ведет к простудам; плохое питание усилило распространение туберкулеза. Чиновники и миссионеры запрещают петь старинные песни и исполнять маркизанские пляски. «Скука, смертельная скука царит повсюду среди этого населения, некогда столь жизнерадостного», — пишет французский исследователь Роллен [49] L. R о 1 1 i п. Les Ties Marquises, Paris, 1929, p. 294. .

Я спросил седоволосого старца с морщинистым лицом о том, как представляют себе полинезийцы сотворение мира. Он дал мне современный ответ, основанный на Книге бытия. Я хотел, чтобы он отрешился от мешающей мне современности, и спросил его: «Ну да, так думаешь ты и так думаю я, но что думали твои предки еще до того, как сюда проникла Библия?» Презрительно пожав плечами, он ответил: «Разве мы с тобой можем знать, что думали об этом язычники?» Первые миссионеры стремились разрушить в полинезийцах их представления о сотворении мира и их веру_ в могущество местных богов. Часто, если вождь обращался в христианство, те, кто был недоволен его светской властью, сохраняли приверженность к старой вере. Жестокие войны вспыхивали по политическим причинам не реже, чем по религиозным, и новообращенные с особым наслаждением разрушали вражеские храмы и сокрушали богов. Жрецы и сказители, принявшие новую веру, отказывались сообщать кому-либо представления древнего культа и предания. Так оборвалась традиционная нить передачи. Когда спустя многие годы после принятия христианства исследователи стали расспрашивать о древней религии и мифах, то в ответ они получали только разрозненные, не связанные между собой отрывки. Миссионеры Эллис и Орсмонд на Таити, Гилл на Мангайе и Лаваль на Мангареве собрали бесценные сведения, которые были бы безвозвратно потеряны. Что же касается новообращенных коренных жителей и местных пасторов, то они безжалостно уничтожали преследуемую веру и ее материальные проявления, которые не представляли для них интереса. Поэтому-то на тех островах, где жителей в христианство обращали миссионеры и проповедники из числа полинезийцев, сохранилось так мало сведений о прошлом [50] Лишь отдельные единицы миссионеров оказались культурными и любознательными людьми и своими наблюдениями обогатили науку. К числу этих немногих миссионеров-исследователей надо отнести еще Лоримера Файсона — прогрессивного деятеля, друга и единомышленника Моргана, действовавшего на островах Фиджи. Подавляющую же массу миссионеров составляли и составляют мракобесы, беспощадно уничтожающие все ценное в самобытной культуре островитян. Нечего и говорить о их политической роли разведчиков и пособников колониальных захватчиков. .