Николай Максимов - Поиски счастья

— Идите! Убивайте! Мы станем кормить ваших детей! — выкрикивали у дверей возбужденные чукчи.

— А за что Гырголь убил отца, Элетегин? — спросил Иван Лукьянович.

— Всех, сказал, убивать стану, кто в Амгуэмскую тундру придет с товарами.

— И раньше так поступали богатые оленеводы?

Чукчи отрицательно покачали головами.

Кочневу стало ясно, что убийство, совершенное Гырголем, — это преступление не бытовое, оно носит классовый характер, порождено всем ходом жизни на этой далекой окраине. Видимо необычность преступления и взволновала так чукчей. Иван Лукьянович всмотрелся в решительные, напряженные лица. «Но ведь мало того, что классовый смысл убийства понимаю я, — подумал Кочнев, — нужно, чтобы его поняли они. Надо помочь им вырваться из рамок понятия обычной кровной мести, направить энергию возмущенного народа не на частности, а на все зло в целом. Сама жизнь пришла мне на помощь!»

— Зачем Гырголю столько песцов? — с наивным видом спросил Иван Лукьянович.

— Джона-американа он помощник!

Кочнев оглядел гневные лица вооруженных чукчей, сказал:

— Ну вот, убьем Гырголя…

— Надо! — обрадованный, подтвердил Элетегин. — Также жену и детей надо!

— А Джон пошлет в тундру другого, — продолжал по-чукотски Кочнев, — и скажет ему: «Прогоняй, убивай всех, кто приедет сюда с товарами: ты — хозяин тундры».

— Какомэй… — послышались голоса.

— Опять убьем его. Джон нового пошлет. Разве это правильно — без конца убивать?

Люди озадаченно молчали.

— Однако, что станем делать? — спросил уже спокойнее Элетегин. На его лице было заметно замешательство.

Иван Лукьянович помолчал, дав людям возможность подумать.

— Этки. Плохой человек Джон. Все люди так говорят, — послышался чей-то голос за спинами стоящих впереди.

Кое-кто стал закуривать, положив лук к ногам.

— Зачем учит убивать людей? — ни к кому не обращаясь, тихо произнес дядя Элетегина и покачал головой.

— Жадный он, как голодная собака, — ответил ему кто-то.

— Прогнать надо. Пусть уходит на свою землю. Плохой!

— Вот это верно, — подтвердил Кочнев. — Также надо прогнать таньгов с полосками на плечах. Зачем Джона и других пустили на вашу землю?

— Это так, — согласились чукчи, — однако плату за кровь надо взять!

— Правильно, — теперь согласился Иван Лукьянович. — Но поступать нужно не так, как хочет Элетегин. — Кочнев обернулся к нему. — Дети не виноваты, жена не виновата, что у Гырголя волчье сердце, Разве твоего отца убили дети, Элетегин?

Чукчи молчали.

— Наказывать должен совет стариков. Тогда родственники Гырголя не будут знать, кому мстить. Надо поймать Гырголя, связать ремнями, потом советоваться, что с ним делать. Так поступают русские. Так думаю я.

Эти слова тумга-тума Ван-Лукьяна озадачили чукчей: «Он, однако, владеет большим умом». Но Элетегин тут же спросил:

— Кто ловить станет?

Вопрос этот застал Кочнева врасплох. Действительно, как и кто сможет изловить Гырголя? Ведь если чукчи отправятся охотиться за ним, то все сведется к простой вековечной мести. Разве за этим люди пришли к нему? Они ждут от него умного и ценного совета.

Молчал Кочнев недолго. Он верил в скорое установление здесь Советской власти, и вера эта подсказала ему решение.

— Я сам поймаю его, — совершенно неожиданно для чукчей и самого себя ответил он, — Потом приведу его к вам, и вы решите, как поступить с ним.

— Какомэй… — раздались удивленные голоса: этого никто не ожидал.

— Один? — дядя Элетегина удивленно поднял брови и выронил изо рта трубку.

— Если не справлюсь, попрошу вас помочь… Ждите, я позову вас.

— Э-гей! — довольные, засмеялись мстители.

— Вот прогоним вместе с вами американов — совсем другая наступит жизнь. Никто не будет убивать друг друга. Купим вельботы деревянные. Каждый получит винчестер за двух или трех песцов…

И Иван Лукьянович нарисовал им снова картину будущего, пытаясь как можно нагляднее вскрыть перед ними причины всех их несчастий и тяжелой жизни.

Чукчи разошлись нескоро, но ушли вполне удовлетворенные тем, что Ван-Лукьян взялся сам отомстить Гырголю. А если он сказал — так и будет! Кто не знает этого! Что же касается родственников Гырголя, то они не посмеют мстить таньгу, тем более такому сильному, как Ван-Лукьян, который все может сделать: даже из живота человека выбросить болезнь. По всей Чукотке знают об этом. К тому же разве они дадут его в обиду?.. Пусть позовет Ван-Лукьян, и они все пойдут за ним!

Многосемейные родственники убитого были очень довольны, что Ван-Лукьян избавил их от этого «неудобного дела». Разве есть у них время бродить по тундре? А каково будет видеть своих убитых детей и жен? Нет, Ван-Лукьян, как видно, настоящий человек!

Когда вернулась Дина, в комнате было темно от табачного дыма.

— Вы с ума сошли! Ребенок и без того слабый.

— Сейчас проветрим. Очень важное дело решили, Дина, — и он все рассказал ей.

— Молодец ты у меня, Ваня! Хорошо, что отговорил, — похвалила его жена.

— Ты ничего не понимаешь, Динка! — Иван Лукьянович бережно взял у нее из рук сынишку и положил его в постель. — Дело не в том, что отговорил. Я понял сегодня, что чукчи поддержат, будут сами бороться за новую жизнь, за Советскую власть, что они… Понимаешь, сами пришли ко мне и согласились, что надо гнать в шею всех этих гырголей, джоясонов, клейстов, исправников и прочую мразь.

Незадолго до сумерек снова пришел Элетегин. И хотя был он без ружья и казался спокойным, Иван Лукьянович предположил, что сын убитого передумал, отверг принятый план и радость была преждевременна. Но он ошибся. Элетегин молча достал из-за пазухи пакет и передал его своему другу.

Заперев за ним дверь на засов, Кочнев вскрыл конверт. Первое, что он увидел, было отношение на его имя, оно начиналось словами: «Члену Революционного Комитета Чукотки товарищу Кочневу И. Л.». Сердце Ивана Лукьяновича гулко забилось, сразу пересохло в горле.

— Динка! — вскрикнул он и обернулся.

Жены уже не было, она ушла заниматься с подростками.

Оставив письмо на столе, Кочнев зачем-то подошел к печке и подложил в нее топлива, потом прошелся по комнатке, успокаивая себя. Ему казалось, что надо сию же минуту приняться что-то делать, сзывать людей, провозгласить в бухте Строгой Советскую власть. Стоя, он снова склонился над бумагой, так взволновавшей его.

Слева стоял угловой штамп. Но слова «Чукотский уезд» были перечеркнуты и от руки написано сверху: «Чукотский ревком».

Кочневу предписывалось отправиться по чукотским селениям к северо-западу от бухты Строгой разъяснять народу смысл и политику Советской власти, поднимать людей на борьбу с внутренними и внешними врагами.