Николай Максимов - Поиски счастья

Тымкар открыл глаза. Под одной шкурой с ним лежала… Нет, это не Кайпэ. Кто же это? Тымкар нахмурился. Это Сипкалюк. Взволнованное снами сердце сильно билось, его стук отдавался в висках.

— Ты что, Тымкар? — женщина приподнялась на локте.

Тымкар оглядел землянку. Кроме них и трехлетней дочери Сипкалюк, никого.

«Да, да, конечно, так и должно быть», — подумал он, не отвечая на вопрос этой худенькой ласковой эскимоски.

— Тымкар, ты плохой сон видел? — с тревогой спросила она, вглядываясь в его черные глаза.

— Я не знаю. Спи, Сипкалюк, спи! — он вновь сомкнул веки, стараясь запомнить сон.

Луч весеннего солнца настойчиво пробивался в окно землянки. Солнце! Как много надежд и радости несет оно жителям полярных стран!

«Если с утра оно так высоко, — подумал Тымкар, — значит, скоро время белого дня, скоро домой!» Сегодня он не торопился вставать: добытых накануне двух нерп хватит на неделю. Можно отдохнуть.

Но сон не возвращался.

Последнее время Тымкар все чаще думал о родных. Сказывалась длительная, непривычная ему разлука. Семь месяцев, как он оставил Уэном. Сколько дум передумано! Порой мучила совесть, что на целую зиму покинул мать и отца. Но всегда утешал себя Тымкар тем, что оставленный Унпенеру винчестер поможет брату прокормить всех. И снова Тымкар пожалел, что второго винчестера, обещанного ему чернобородым купцом, так и не пришлось получить. А то было бы по ружью и у него, и у брата. «Всегда надо у них плату вперед брать!»

Вспоминались побег с «Морского волка», знакомство с Номом. Как много нового увидел он! Другие жилища, другие люди, иная жизнь. И что самое интересное — люди говорят на разных языках. Тымкар знал, что настоящие люди — это чукчи (так говорили старики); он знал еще русских, эскимосов, «бородатых людей» — американских китобоев. Но в Номе его ухо улавливало множество различных говоров — то гортанных, то певучих, грубых, смешных… Он выучил десятки новых русских слов, английских. Но откуда взялись эти другие люди? Почему он ничего не слыхал о них ни от стариков, ни от Кочака? Откуда эти люди берут мясо для еды и столько жира, чтобы обогреть такие большие жилища? Он никогда не встречал их на охоте! Они давали друг другу какой-то желтый песок — золото, муку, чай, табак, сахар. Где же промышляют они муку и чай, табак и сахар? Нет, этого Тымкар не мог постигнуть. И даже Сипкалюк, прожившая здесь уже пять лет, не могла объяснить ему.

Быть может, Тымкар и разузнал бы все это, если бы у него было время, но ему нужно охотиться, чтобы прокормить себя, Сипкалюк и ее дочь. Раньше Сипкалюк помогал дядя Тагьек, но теперь, когда в ее землянке есть охотник, он совсем, видно, забыл про нее.

Сипкалюк знала чукотский язык: до десяти лет она жила на мысе Дежнева, от которого и к северо-западу и к югу — чукотские поселения. Тымкар встретил ее недалеко от Нома. История ее жизни кратка и печальна. С родными она переселилась с азиатского побережья вначале на остров, а потом в Ном. От какой-то эпидемии родители умерли, муж прошлой зимой не возвратился с охоты. Ей двадцать лет.

В первый же день, еще у моря, Тымкар поведал ей свою историю.

Молодая женщина привела его к себе. Она не спрашивала его ни о чем. Он умолчал про Кайпэ.

…Удивленная, что Тымкар так долго не встает, Сипкалюк вновь приподнялась, заглянула в его широко открытые глаза. Но он, казалось, не замечал ее.

— Тымкар, ты что? — в ее голосе прозвучала тревога. Тымкар посмотрел на нее, нахмурился.

— Спи, Сипкалюк, спи.

Она тихо заплакала, догадываясь о его мыслях. Тымкар молча гладил ее по щеке. О причине слез не спрашивал. Разве он не понимал?

— Пусть сын будет у нас, Тымкар, — ее глаза были влажны, во взоре светилась настороженная нежность. Худенькая, почти совсем белолицая, она шептала — Сын, наш… мы будем…

Тымкар отрицательно качнул головой:

— Ты — эскимоска, я — чукча. Разве это хорошо? Что скажут люди?

— Брошу все: землянку, могилы матери и отца, пойду за тобой.

Он строго посмотрел на нее, брови сдвинулись.

— Разве ты не поняла меня?

Конечно, она поняла. Но разве ей не все равно, кто он?

Вдруг ей стало стыдно. Взглянула на спящую дочь, вспомнила погибшего мужа, отвернулась, заплакала над своей неудавшейся жизнью.

Тымкар поднялся и начал одеваться.

Весь следующий месяц, пока он еще жил на Аляске, они уже никогда не говорили об этом.

Все шло по-прежнему. Тымкар ходил на охоту, ловил в прорубях бычков и навагу, вечерами и в непогоду делал из моржовых клыков брошки, мундштуки, ручки.

Резьба по кости была любимым занятием в семье Эттоя. Чукотские изделия из кости славились издавна.

Сипкалюк выделывала тюленьи шкуры, вытапливала жир, шила одежду, чинила, прибирала в землянке, ухаживала за дочерью и за Тымкаром.

Тымкар продолжал приобретать подарки матери, отцу, Тауруквуне, Кайпэ, брату и даже Кочаку. Омрыквуту, чтобы тот согласился отдать ему дочь, он готовил подарки особенно прилежно. В Номе это оказалось несколько легче: здесь много купцов, и товары ценятся не так высоко. Семь пойманных капканами песцов облегчили ему приобретение необходимого.

Дни шли. Все выше и выше поднималось солнце. Напряженнее становилась жизнь в землянке Сипкалюк. Тымкар много работал. Ревниво смотрела на его приготовления молодая эскимоска, не радовалась своим обновам, карие глаза ее туманила дымка грусти и озабоченности. Ее подавленность была понятна Тымкару, смущала его. При встрече с Тагьеком Тымкар читал в его взоре неодобрение и с тем большим нетерпением ждал открытия навигации. Но льды еще прочно держались у берегов.

Сипкалюк оставалась с мужем ласковой. Правда, ласки ее стали молчаливы, но были по-прежнему искренни. И эта искренность чувств смущала Тымкара.

Однажды, когда он закончил очередную брошку — лисицу, изготовленную из пожелтевшего от времени моржового клыка, Сипкалюк неожиданно для него попросила не продавать брошку, а оставить ей. Сердце Тымкара дрогнуло. «Значит, она поняла, что я покину ее…» Но к смущению юноши примешалось несколько необычное чувство: ему было приятно, что ей хочется сохранить о нем память. И ему вдруг захотелось оставить Сипкалюк не только эту брошку, а нарисовать ей на большом клыке моржа свою ярангу, весь Уэном, родной берег, мать, отца, брата, Тауруквуну — все, что так мило и близко его сердцу.

На следующий день Тымкар шлифовал клык. Он наколет рисунки, раскрасит их разными цветами; изобразит, как он охотился за лахтаком, как уэномцы байдарной артелью добывают моржей. Большой клык! Много нарисует на нем Тымкар. Он не замечал, как Сипкалюк подходила к нему сзади и всматривалась в его необычную работу, не чувствовал, как сжималось ее сердце: молодая женщина видела, что мысли Тымкара — ее Тымкара! — уже далеки от нее.