Анри Лот - Туареги Ахаггара

Таким образом, в ливийском письме произошла эволюция, выразившаяся в модификации одних знаков и в изменении фонетического значения других.

Наличие надписей древнего типа в Адрар-Ифорасе и в самой южной, куда только дошли туареги, зоне Сахары позволяет предположить, что когда-нибудь смогут разгадать их значение, использовав как ключ язык тамахак . Местонахождение этих надписей совершенно четко отражает продвижение туарегских племен на юг и, возможно, в Мавританию, вдоль по пути Дар-Тишит — Уалата. По-видимому, не так будет обстоять дело с надписями в Северной Африке. В этой связи А. Бассе отмечал неудачу попыток перевести двуязычные и одноязычные ливийские надписи, «которые старались расшифровать с помощью берберского языка, и они наотрез отказывались раскрыть свой секрет». Отсюда следует вывод, что отдельные надписи могли быть сделаны и на каком-то другом языке. Эта новая точка зрения весьма интересна, ибо позволяет утверждать, что ливийский алфавит (который уже не представляется как обязательно связанный с берберским) был внедрен на севере Африки, по всей вероятности, популяциями «всадников», хотя период и пути его проникновения еще не установлены.

Идея восточного происхождения ливийского алфавита, выдвинутая М. Козном, — одна из самых убедительных. Тем не менее ее нельзя принять в том виде, в каком она сформулирована, ибо она предполагает, что ливийский алфавит пришел в Сахару в результате миграции семито-хамитских народов, однако наличие таковой не доказано.

Существовало еще одно предположение — о родстве ливийского с древними критскими алфавитами, но эта гипотеза не была поддержана, несмотря на очевидное сходство алфавитов. А ведь мы знаем, сколь значительны были последствия вторжений к ливийцам «народов моря» и какое большое культурное влияние оказал их приход. И в Сахаре прослеживается связь между популяциями «всадников» группы ливийцев — гарамантов — туарегов и распространением ливийского алфавита.

В свое время надписи на этом алфавите, найденные в скальных укрытиях Тассили рядом с изображениями боевых колесниц, совершенно не привлекали внимания; их изучением пренебрегали до такой степени, что редко кто давал себе труд скопировать их. А ведь между изображениями и надписями вполне может существовать связь. Если бы это оказалось так, то берберы тогда получили бы свой алфавит через Мармарику, в результате эгейско-критских завоеваний. Это лишь гипотеза, причем очень смелая, однако знать ее необходимо, поскольку, если указанная выше связь с изображением колесницы и лошади окажется внешней и случайной, ее всегда можно будет отвергнуть. Гипотеза эта не противоречит данным археологических раскопок в Центральной Сахаре, к тому же вряд ли алфавит пришел с востока через Египет или Верхний Нил. Наоборот, это древние критские популяции, должно быть, получили его с востока, что подтвердило бы тезис о его южноаравийском происхождении, выдвинутый М. Коэном. Остается добавить, что за тридцать лет исследований в этом направлении мною при обнаружении множества рисунков с изображениями колесниц не отмечено ни одного случая сочетания изображения колесницы и ливийско-бербер-ской надписи.

Что же касается надписей в Северной Африке, которые довольно-таки сильно отличаются от надписей в Сахаре, но, безусловно, имеют с ними родство, то, может быть, стоит, как считает А. Бассе, попробовать расшифровать их с помощью какого-нибудь другого — не берберского — языка. Но какого? Надписи на Канарских островах довольно близки надписям в Северной Африке, но многие из них идентичны и надписям древнего типа, встречающимся в Сахаре. Одна группа таких надписей сопровождается даже геометрическим рисунком, который, будучи обнаружен в Сахаре, наверняка воспринимался бы как колесница. Верно считая, что эти надписи чужды людям островов, он предполагает, что они сделаны чужеземцами — нумидийцами, пришедшими туда на карфагенских или других кораблях в очень давнее время.

Отметим, что туареги владеют еще и «языком пальцев», чем-то вроде тайной передачи информации с помощью воспроизведения знаков тифинага на ладони собеседника, обычно втайне от присутствующих. Они «пишутся» один за другим, и собеседник в знак того, что он понял, отвечает пожатием руки. Эта система, обычно применяемая при довольно фривольных обстоятельствах, иногда используется и для вполне серьезных целей.

Лингвистические познания туарегов Ахаггара довольно обширны. Значительная часть мужского населения понимает арабский язык, даже если и не говорит на нем, а некоторые могут по-арабски писать. Многие понимают язык народа хауса — результат поездок на юг Аира, и в частности в Дамергу, где обменивают соль на просо. Кое-кто знает сонгайский язык, но, поскольку туареги все реже ходят теперь по дороге на Гао, таких людей осталось немного. В 1950 году только несколько туарегов начали приобщаться к французскому языку; после провозглашения независимости их стало больше.

«Языка барабана» у туарегов нет, если не считать условных ударов по тоболу (барабану), когда надо созвать мужчин на войну или на большое собрание.

Туареги пользуются десятичной цифровой системой. Иногда они употребляют палочки-памятки, делая на них небольшие зарубки, чтобы запомнить какие-нибудь нужные цифры.

Устное творчество туарегов Ахаггара открыл для нас в основном отец де Фуко, который собрал, записал и перевел множество стихов, басен, пословиц и прозаических текстов. Устное творчество туарегов чрезвычайно богато и свидетельствует о необыкновенно развитом поэтическом чувстве этого народа.

Самые излюбленные темы — война и любовь, но их не оставляют равнодушными и красота гор, и ночная тишина, и шум ветра, и грациозные газели, и даже маленькая черно-белая птичка мула-мула (каменка), которая безбоязненно селится вблизи туарегских становищ.

Когда отправляешься в путь в сопровождении такого закутанного в покрывало человека, скоро замечаешь, как действует на него дорога: он начинает петь, и не только чтобы скоротать время. Чувствительная душа туарега попадает под очарование величественной пустыни. В зависимости от настроения туарег пост о заботах и радостях, о надеждах, о страстном желании встретить женщину своей мечты, о горестях неразделенной любви и о достоинствах своего неразлучного мехари, он воспевает очарование гор, покинутых им на время. Особенно ярко пристрастие туарегов к поэзии, музыке и пению проявляется по вечерам у костра, когда собираются все жители становища: они могут проводить ночи напролет вокруг огня, слушая сочинения друг друга.