Дмитрий Стахеев - За Байкалом и на Амуре. Путевые картины

— Вот завтра, — говорил он, — поедете в таможню предъявлять полученные сукна: заезжайте сначала к старшинам, как требует порядок, и попросите подороже оценить ваши сукна. Они ведь оценивают в таможне товар-то.

— Ну, а если они не захотят кривить душой?

— Вот выдумали там! Ведь рука руку моет: Бог даст, на будущий год вы будете служить и вы также помирволите другому.

— Ну, а потом что же будет?

— Ничего не будет. Оценят ваши сукна, откроют вам в таможне счет ввоза товаров, и вы можете производить меновую торговлю с китайцами, как следует, с третьей части отпуска к ним золота, пятифранкового серебра или русского серебра в изделиях.

— В каких же изделиях русское серебро, в ложках, в подносах, что ли?

— Ну да, в ложках, из которых каждая по фунту почти весом, а подносы по десяти или двадцати фунтов — другому и не поднять, — говорил, смеясь, мой знакомый и показывал руками, как тяжелы бывают подносы.

— Да скажите же, ради Бога, для чего такие тяжелые изделия отправляют сюда?

— Хе-хе-хе! Простота вы, я посмотрю; жили бы уж там, в своем Алабове, ничего-то не можете сообразить. Хе-хе-хе! Да как же иначе-то? Где наберешь изделий-то для китайцев? Ведь сюда прудят горы серебра, ну и нужно на хитрости подниматься. Вот и везут ложку разливальную, из которой можно коня напоить. — Ха-ха-ха!

Через несколько времени променял я сукна китайцам на чай и опять иду советоваться к другу моему милому: как и что мне делать с отчетом таможне. Дружок залез на письменный стол и, упершись в бока руками, с хитрой улыбкой посматривал на меня, как будто хотел сказать: «что, брат-простота, ничего-то ты, видно, не смыслишь».

— Что мне теперь делать, с чаем? — спрашивал я.

— Что делать с чаем? — переспросил он, — а вот что: чай пить надо, для того его и покупают.

— Нет, пожалуйста, голубчик, поучите, как таможне отчет составить?

— А вот как: у вас примерно пятьсот штук мезерицкого сукна, на пятьсот ящиков чаю, — так что ли?

— Ну, да.

— Ну, вот и пишите таможне, что променял, мол, я за границу товаров, ввезенных, мол, через таможню тогда-то, под № таким-то. Из них выменял на 200 штук пятьсот ящиков чаю… Жаль, что у вас серебра не было ввезено, а то бы еще лучше: серебра присчитали бы тут же одну треть, как следует по закону, — сукна еще больше сбереглось бы.

— Да скажите пожалуйста, на что же это сукно годится после? Ведь его нет, оно только на бумаге, как у Павла Ивановича Чичикова мертвые души?

— Что ж, здесь и на бумаге иметь их очень не мешает, потому что за вами, конечно, грехи будут после?

— Какие грехи? — удивлялся я.

— А серебрецо-то контрабандишкой, полагать надо, тоже того?.. — говорил мой знакомый, прищуривая глаз — ведь не святой человек, а?

Я молчал и слушал, не понимая, к чему вся эта речь.

— Вот тогда-то эти мертвые души и оживут: сукно-то и пригодится. Меняйте чай на серебро, привезенное контрабандой, а пишите таможне-матушке, что вот мол, так и так, променял на сукна, оставшиеся от ввоза тогда-то, за № таким-то, — триста штук сукна, а получил, дескать, шестьсот ящиков чаю. Вот как. Поняли?

— Понял, — говорю… — Да ведь это что-то очень…

— Это очень и очень хорошее дело. Это значит — у нас мертвые-то души оживают, — повторил он и снова захохотал на всю комнату.

Мой знакомый рассказывал мне о своих кяхтинских похождениях следующее:

— Так же точно, как вы, приехал я в Кяхту, — говорил он, — и также ничего не знал, как и что делать; но наука мне далась скоро, и я подумывал уже о том, как бы побольше понакопить товаров несуществующих , говоря словами Чичикова, потому что действительных товаров у меня уже недоставало. Иду к своему другу за советом. — Эх ты, простота моя уездная, — говорили мне, — где тебе всю здешнюю науку произойти. Тут, батенька мой, премудрость созда себе дом, вот что! Поезжай, — говорят, — завтра в Троицкосавск и купи ты, братец мой, соболей у бурят или в лавке, где придется, этак примерно хоть штук сто или полтораста… — Я приходил снова в удивление и спрашивал: — Зачем же это опять делается, что за история такая? Ведь китайцам соболей теперь не требуется? — Купи, братец мой, купи — хорошо будет, — говорили мне: — отвези ты их в таможню, больше как полтораста штук и не нужно… А старшину не забудь попросить хорошенько, «властем предержащим да повинуются». Поклонись ему: ну, глядишь, он и подороже тебе оценит их — дело будет в шляпе. Понял ли теперь? — Ни черта рогатого не понимаю, — говорю.

— Слушай дальше. Таможня впишет их на приход к твоему счету и поставит на каждой шкуре клеймо: предъявлены, дескать, таможне, и больше, дескать, их предъявлять не полагается… — Ну?.. — говорил я в нетерпении, ожидая, что выйдет из этого.

— Ну вот, привезешь ты этих самых клейменых соболей и клеймы сейчас — фють! — У нас уже есть такая специя… потому что здесь уж такие законы…

— А потом поезжай с соболями на Чикой, из них матрац или подушку состряпай, — говорили мне и спрашивали: — Понял ли? — Хе, хе! — смеялся я: — понял, говорю, теперь. Это значит оттуда опять в город, соболей опять в таможню: так, значит, и кружи их хоть двадцать раз. Так что ли?

— Так, умница, так, догадался-таки, — похвалили меня учителя и я им за это: — «спасибо, говорю, товарищи, спасибо…».

— Однажды, — рассказывал мне опять мой знакомый, — однажды был такой замечательный случай: с тремя мешками пятифранкового серебра попался маленький жидок.

— Как это вы могли серебро везти, не предъявив его таможне? — сердито спрашивал его надзиратель.

— Я хотел в церковь позертвовать… — бормотал растерявшийся жидок.

— Какая тут вам церковь! Вы знаете, что нужно сначала в таможню завезти.

— Забыл, соверсенно забыл, поверьте цести, — растерявшись и не зная, что делать, лепетал маленький жидок, служивший приказчиком у одного толстого купца. Лошадь, экипаж и серебро отобрали. Жидок некоторое время находился под арестом в таможне, но потом дело как-то уладили: сказали, что жидок забылся и ошибкой проехал мимо таможни. — Это, дескать, с ним бывает.

— Эта история, — продолжал мой знакомый, — меня испугала порядком. — «Черт возьми совсем, — думал я, — скверно, если попадешься. На церковь сваливать не приходится, не верят они в христианское милосердие». — Иду опять к учителям. — Вот, говорю, товарищи, как теперь горе избыть? Слышал я, жид попался! Скверная штука! А ко мне, как на грех, из России мой доверитель прет серебра видимо-невидимо, — точно дров поленницы лежат в городе. Таможню-то миновали, а как теперь сюда в слободу-то перевозить?

— Да как перевозил раньше, так и вози, — научали меня учителя и спокойно грызли свои ногти, или ковыряли пальцами в носах. Такое приятное занятие, показывавшее, так сказать, воочию то спокойное состояние, в котором находились мои наставники, — возмущали меня, человека неопытного и потому трусившего опасностей.