Дмитрий Стахеев - За Байкалом и на Амуре. Путевые картины

Миссионер уезжает в полной уверенности, что с наступлением лета буряты перейдут в православие. Приезжает он летом и начинает опять уговаривать бурят.

— Ну вот и лето наступило благодатное, «приспе день спасения». Спешите примкнуть к стаду Христову, — говорит он им.

— Теперь тепло уж, больно тепло, — отвечают буряты, — можно хреститься… только вот что… ребята наши все по полям… кто скот пасет, кто чево… Вот ужо осенью все соберутся, тогда и хреститься хорошо будет…

Приезжает миссионер осенью и начинает снова доказывать бурятам преимущества христианской веры перед нечестивым идолопоклонством. Опять поддакивают ему буряты — хоро-о-шая вера, чудная вера! — и опять отнекиваются под каким-нибудь предлогом.

Один из горяченьких миссионеров, вероятно не имея силы выносить подобные отговорки, сожег их кумирню, желая этим доказать бурятам, что боги их бессильны и не спасут своего поганого храма.

Боги действительно оказались бессильны: сухие бревна старого здания скоро охватило пламя, ветерок явился на подмогу и в полчаса кумирня сгорела до основания. Буряты стояли, смотрели и молчали. Миссионер сказал им еще несколько поучений, приводя в пример бессилие их поганых богов. Буряты опять слушали и опять похвалили русскую веру.

— Хо-ро-о-шая, чудная вера.

Миссионер уехал в Посольский монастырь. Но не прошло месяца, как буряты составили прошение и подали его в Иркутск. Писали они, что миссионер сожег их кумирню и всех богов, в ней находившихся, и что вместе с их богами сгорела икона, чтимого ими, Николая Чудотворца.

Чем кончилось это дело — мне неизвестно. Может быть даже, этого ничего и не было, может быть, люди, недовольные деятельностью миссии, сложили эту сказку; а если так, то тем лучше. Но я все-таки ее печатаю, хотя для того, чтобы дать понятие, какие сказки могли складываться в известное время, в известной местности. Эта сказка, если не содержит и капли справедливости, тем не менее имеет свое историческое значение, как материал, с помощью которого можно доискаться какой-нибудь истины и, наконец, понять, отчего фантазия автора была настроена так, а не иначе, отчего составлена такая сказка, а не другого какого-либо содержания…

Наши первые торговые сношения с Китаем были открыты не частными лицами, не торговою компаниею, а самим русским правительством, которое до первой четверти XVIII столетия отправляло, в известное время года, русских чиновников с нужными товарами внутрь Китая. Чиновники добирались с караваном до г. Пекина и, в обмен на привезенные товары, получали разные произведения Китая, как то: шелковые материи, фарфоровую посуду и проч. Чаю в то время требовалось мало и его вывозили из Китая в весьма ограниченном количестве.

В 1727 году приезжает на границу России и Китая уполномоченный от русского правительства граф Савва Владиславич Рагузинский и с того времени начинается (с русской стороны) основание г. Троицкосавска и торговой слободы Кяхты, а со стороны китайцев города Маймайтчина.

Первые торговые сделки русских с китайцами производились периодически: к декабрю месяцу в Маймайтчин китайцами и в Кяхту русскими привозились чаи и товары, начинался обмен и к январю дело оканчивалось, не возобновляясь до зимы следующего года. Так продолжалось до последней четверти XVIII столетия; но с этого времени между Кяхтой и Маймайтчином обмен товаров делается все чаще и чаще и к началу XIX столетия китайцы открывают в Маймайтчине постоянные склады чая. Прежние товары, привозимые ими в более или менее значительном количестве, как то: далемба и китайка (бумажные ткани), чисуча, канфа (шелковые ткани), фарфоровые вещицы и проч. и проч., — отодвигаются на задний план, а первое место занимает кирпичный и байховый чай.

До 1853 года торговые дела русских с китайцами шли превосходно, несмотря на то, что для этих торговых дел существовало положение , по которому купец не имел права променивать свои товары дешевле известной цены, точно так же не имел права покупать у китайцев чай на монету.

С 1853 года начинается возмущение в южном Китае и с этого времени на китайских рынках падают цены на мануфактурные товары, а требуется золото и серебро; на Кяхте обмен товаров уменьшается и золотая и серебряная монета находят себе сбыт контрабандным путем, в огромном количестве.

С 1856 года русское правительство находит нужным принять во внимание просьбы купцов и открывает в Кяхте свободную торговлю, с ограниченным выпуском золотой русской и серебряной иностранной монеты. Торговля в это время достигает до 13 1/ 2миллионов фунт. вывоза чая и затем начинает с каждым годом уменьшаться.

В 1860 году, опять вследствие многих просьб русского купечества, на Кяхте дозволяется свободная — в полном значении слова — торговля, но в то же время разрешается ввоз чая через европейскую границу и с этого времени Кяхтинская торговля окончательно рушится и к 1867 году в китайском городке Маймайтчине, вместо прежних двухсот торговых фуз, остается не более десяти, — остальные все заперты и владельцы их выехали из Маймайтчина внутрь Китая.

Вот беглый очерк наших торговых сношений с Китаем. Здесь не место разбирать причины упадка кяхтинской торговли и потому, что мы об этом много говорили в свое время, и потому, что наша задача — познакомить читателя с г. Маймайтчином и его жителями.

Маймайтчин отделяется от торговой слободы Кяхты деревянным заплотом, который тянется на несколько сот сажен, обозначая собою границу. Пройдя в высокие ворота, ведущие за границу, мы в последний раз видим русского двуглавого орла, красующегося над этими воротами и удивляющего китайцев своими двумя головами.

— Тута ево, птица мудрена: его два голова ума много, неизвестна толька, которна голова хыозяин, каторна голова пыркащик (т. е. неизвестно, которая из голов старше чином), — говорят китайцы, всматриваясь в русский герб. За этими воротами — Китай, или, говоря точнее, — Монголия, находящаяся под властью Китая.

Прежде чем попасть в Маймайтчин, нужно пройти через площадь, отделяющую этот город от русской границы; площадь завалена всякими нечистотами, костями баранов и быков, — остатками китайского стола; иногда на этой площади падает и издыхает какая-нибудь больная лошадь, да так на ней и сгниет вся, а о дохлых собаках и говорить нечего; — никто на это не обращает внимания, потому что никого это не беспокоит. Ходят по этой площади стаями монгольские собаки, отыскивая себе дневное пропитание в кусках нечистот; иногда между ними попадается развалившийся в навозной куче грязный, оборванный нищий — монгол, боязливым и тупым взглядом осматривающий проходящего русского. Летом с этой площади невыносимая вонь далеко разносится в окружности и слышится на улицах Кяхты.