Дмитрий Стахеев - За Байкалом и на Амуре. Путевые картины

— Да ну те к черту и с Чуриновым-то… берешь что ли? — сердито крикнул купец.

— Да вот уж разе за поросеночка-то…

— Поди ты совсем! Куда мне с поросятами, клеть что ли у меня в лодке-то?

Девочка, запыхавшись и зарумянившись, сбежала под гору к берегу, в руках у ней была деревянная чашка с кислым виноградом.

— Купец… мне бы ты… платочек какой, — робко предложила она, к общему смеху публики.

— Ишь догадливая, кто у тебя эту кислятину возьмет, — смеялся купец.

Девочка еще больше покраснела и грустно опустила глаза в чашку, на синие мелкие ягоды амурского винограда.

Изредка сквозь толпу смело проталкивались покупатели, слышалось: «пусти, пусти, покупать иду» и все давали дорогу, — значит человек шел за делом. Купивший развертывал покупку напоказ перед публикой. Одна баба променяла на два десятка яиц маленький платок и тоже развернула его напоказ.

— Гляди, гляди, ребята, — какой большущий, целое поле, хоть ярицу сеять…

— Ну-ко тетя, развертывай, развертывай, — паря, дайте дорогу, она его сичас роскинет…

— Да я уж роскинула, — весь тут…

— Это за два десятка яиц-то? Ну он те облопошил!..

Баба испугалась, приставала к купцу с расспросами; купец сердился, публика была довольна и хохотала…

Лодка простояла целый день. Вечером около моей квартиры, в казачьей избушке, слышался шум и песни. Купец делал вечеринку. Из окон избушки долетал ко мне писк девок, неистово оравших своими писклявыми голосами: «Со вьюном я хожу, с животом гуляю»…

— Да ты што? — покрывал их визг дикий мужской голос, — ты понимать должон, — у нас сичас по начальству: сотенной, бригадной, — понял?

— Паря, погоди, не ори!..

— Береги морду!

— Пей! — раздалось тоном выше.

И снова все затихло, — следовательно пили.

Слышался снова писк девичьих голосов.

Долго за полночь продолжалась вечеринка. То слышался писк из избы, то казаки спорили и спор оканчивался отчаянным криком: «Пей! Да пей же, чертова образина»; но потом крик слышался с улицы, кто-то бранился и угрожал начальством.

Я не спал целую ночь…

Начинало светать. Из-за кустов смежных с домом, где была вечерка, торопливо выбежала какая-то женщина и скрылась в проулке… Около забора пробирался весь вывалявшийся в грязи казак и, пошатываясь из стороны в сторону, бессвязно бормотал: «со вьюном я… с животом»…

На следующий день рано утром примчался нарочный из соседней станицы с известием «от приятеля» к сотенному командиру, что на пароходе едет какой-то важный барин. Станица встрепенулась и поднялась такая суета в ней, как будто вот-вот сейчас наступит страшный суд. Сотни метел шаркали улицы, бабы подбирали своих свиней и поросят, ребятишки таскали щепки и листья, отвалившиеся от дубов, растущих по набережной улице станицы; казаки перебегали из квартиры сотенного командира в казенные амбары и обратно; старшой, точно угорелый со вчерашнего гулянья на вечерке, бросался во все стороны и нашептывал: «Помяни Господи царя Давида и всю кротость его».

Через несколько времени сотенный командир, в папахе и полной форме, расхаживал по берегу, обдергивая полы своего сюртука.

— Эй, старшой!.. Послать сюда старшого! — крикнул он на всю улицу.

Старшой как из земли вырос.

— Что угодно, вашескородие? — вытягиваясь в струнку, спрашивал он.

— Как у тебя там? — заботливо осведомлялся сотенный командир.

— Все благополучно…

— А что каптенармус? Вычистил ли он замки, как я говорил, уксусом с песком?

— Вычистил. Теперь чудесно стало, — так и блестят…

— В цейхаузе мел?

— Чисто вымел, вашескородие.

— Фельдшара прибрали?.. У, это животное! Измучил он меня.

— В клеть заперли…

— Свиней загнали ли?.. А то они опять высунут свои рыла с берегу. Страм!

— Не извольте беспокоиться, ни одна свинья не посмеет рыла показать, — всех загнали. С фельдшером в одной клети, на замке… Ключ у меня, не выскочат…

— Ну ступай… — вздыхая, сказал сотенный.

Я стоял на берегу в ожидании парохода. Шум от колес и от вылетавшего из трубы дыма доносился по реке в станицу. Вскоре из-за кустов показалась мачта парохода с развевающимся флагом.

— Пароход! Пароход! — кричали мальчишки, припрыгивая на одной ноге, обрадованные Бог знает чему.

Толпа казаков собралась на берегу. Впереди их стоял сотенный командир. Пароход, нагоняя волны на берег и плавно покачиваясь из стороны в сторону, подходил к станице. Раздался звук цепи от брошенного якоря. Сотенный командир стрелой бросился под гору и первый вбежал на пароход.

Важный господин, напустивший своим проездом такого страху на жителей станицы, — сидел на капитанском балконе и, прищурив глаза, рассматривал собравшихся на берегу казаков. Казаки стояли навытяжку, без фуражек. Сотенный командир влетел на балкон и почтительно докладывал что-то важному господину, при этом докладе корпус сотенного был наклонен несколько вперед и руки висели как две плети. Важный господин, положив ногу на ногу, слушал доклад сотенного и потом кивнул головой; сотенный постоял еще с минуту в наклоненном положении; важный господин сделал под козырек, и сотенный повернул налево кругом.

Я стоял на берегу и упрашивал капитана принять меня на пароход.

— Нэт мэст, — лаконически отвечал англичанин, не выпуская изо рта сигары.

— Хотя на палубу…

— Нэт мэст.

— Ну на баржу хотя…

Капитан задумчиво посматривал на противоположный берег, пропустив сквозь зубы: — О эсть!

Я бросился за багажом, не чувствуя под собою ног. Часть казаков и казачек таскали по сходням дрова, остальные по-прежнему без шапок стояли на берегу; важный господин сидел все в том же положении и молча рассматривал толпу.

— Здорово, ребята, — сказал он наконец, после продолжительного молчания.

С берега дружно гаркнули во все рты. Звук прогудел в воздухе, уносясь вниз по реке. Важный господин прислушивался к улетающему звуку и, казалось, был доволен, потому что, через несколько времени, он снова спросил.

— Всем ли вы довольны?

Толпа опять что-то гаркнула, но понять было нельзя, только и слышалось: во-во-во-во-о-о…

— Подите по домам. Благодарю! — сказал важный господин.

— Рады стараться… во-во-о!.. — разнеслось в последний раз по реке и толпа отшатнулась от берега.

Пароход набирал пары. Через полчаса мы тронулись в путь. Я сидел, прикурнувшись, на барже около мачты и был совершенно доволен своим незатейливым помещением. Кругом меня теснились солдаты с ружьями; слышались звуки цепей: возвращали из Николаевска ссыльно-каторжных обратно в Нерчинские заводы, но причине развившейся у них цинготной болезни. Брань, ссоры, грубый говор… запах махорки… Но за эту неприятную обстановку наградой была возможность наблюдать жизнь тех людей, о которых мы так много шумим и которых совсем не знаем.