Денис Урубко - Крутой лед

Неспешно набирая высоту по снежному склону, я постепенно приближался к ключевому участку пути. Он постепенно заполнял взгляд и сознание, подавляя своей монументальностью. Это был неширокий ледовый желоб, горловина между двумя скальными массивами, которые вертикальными бастионами вздымались метрах в ста впереди. От взгляда на горловину похолодело бы и более мужественное чем у меня сердце. Там голубела чистая поверхность ледовой стены, более крутой у начала, и слегка выполаживающейся в вышине; мне стало плохо от одного ее вида. Сознание отказывалось воспринимать мысль о попытке преодоления этого хрустального замка, неведомо как держащегося на скалах. Такой лед я впервые видел вблизи, - не абстрактно, с безопасного расстояния, а непосредственно у его начала. Мой взгляд невольно метнулся вправо, туда, куда в обход скального бастиона уходил широкий слегка заснеженный кулуар. Там, по крайней мере, не так страшно. Может быть он выводит на гребень? Или влево, - кажется, там есть шанс пройти. Но здесь!.. Затылок уперся в спину, когда голова, поднимаясь вслед за изумленным взглядом, запрокинулась назад, - здесь у меня нет никаких шансов. Я вдруг ясно увидел себя, судорожно карабкающегося по этой невероятной крутизне. Один, без страховки, уставший от долгого пути, с ненадежным снаряжением... Внезапно я, тот, что лез по горловине, вскрикнул, и в брызгах ледяного крошева сорвался вниз. Плавно, точно в замедленном кино, кувыркаясь в невесомом падении, мое тело с раскинутыми руками, разинутым в немом крике ртом и выпученными глазами скользнуло по глади отвеса, ударилось в неглубокий снег, и уже безжизненное и пустое, едва не задев меня, в ужасе замершего у края бергшрунда, покатилось за перегиб ледника. Слабо заклубился взвихренный снег, и все успокоилось. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я смог отвести взгляд от того места, где исчез мой призрак. Кровь бешено стучала в висках, и сердце колотилось так, словно хотело выпрыгнуть наружу. Я снял рукавицу, и, черпнув горсть снега, прижал ладонь к пламенеющему лбу...

Насколько я помнил описание маршрута, этот ледовый желоб рекомендовалось обходить по скалам слева. По горловине, мол, летят камни и лед, там слишком круто, а скалы же чуть положе, и надежней. Что верно, то верно. Будь у меня крючья, я бы тоже наверняка полез по скалам. Но без страховки там еще опасней, чем на льду, ибо на льду я сам создаю себе точки опоры, а на скале приходится пользоваться только теми, что уже есть. Поэтому я и решил отказаться от этого варианта, и пройти по льду.

Довольно долгое время я пытался успокоиться. Образ падающего тела возникал передо мной, стоило только поднять глаза на ледовую стену, и я в страхе сжимался. Добро бы это был кто-то другой. Так ведь нет! Это был я, я сам, и его взгляд пронзал меня горьким упреком.

В порывах крепнущего ветра закружились снежинки. Начиналась непогода. Долину ледника Орджоникидзе заволакивал туман, и башню "Маяка" тоже начали окутывать щупальца облачности. Я надел шапку, прикрыв стынущие уши. Сейчас не время обращать внимание на капризы природы, мне необходимо вылезти на вершину. Под рукавицы на руки натянул шерстяные перчатки, и до подбородка застегнул молнию анорака. Снова предстоял бергшрунд.

От трещины, петляя то вправо, то влево, я поднялся к краю горловины. Цепочка моих следов словно демонстрировала мои колебания. Мне хотелось пройти горловину, и в то же время было очень боязно соваться на ее неприступный лед. Хотелось обогнуть скалы, и уйти по кулуару вправо, а безумное честолюбие не могло смириться с капитуляцией перед сложностью маршрута. В конце концов гордость победила страх. С правой стороны нижняя крутая часть желоба была менее протяженной из-за натекавшей со скал талой воды, образовавшей панцирь льда, этакие подмостки перед основной сценой. Именно сюда я и решил сунуться. В круговерти сыплющихся снежных хлопьев, замирая от страха, я начал этот кошмарный подъем, который, казалось, уводил прямо в близкое серое небо.

Советский молоток, затупленный о попавший под него камень, уже не входил в лед с прежней легкостью. Каждый удар скалывал из-под его клюва звонкие линзы, и только после трех-четырех попыток мне удавалось вогнать его достаточно прочно. Намахавшиеся за время подъема руки побаливали, а уж о ногах говорить и не приходится, - икры под непрерывной нагрузкой стягивались в тугой комок. Вот я, поднявшись метров на восемь, с трудом вонзил молоток правой руки на метр выше. Подшагнул левой ногой, почувствовав по звуку как ненадежно вошла в склон левая кошка, но перебивать ее не стал. Перенеся вес тела на нее и на правую руку, подтянулся, и поставил правую ногу. Теперь, откинувшись на молотке правой руки, начал извлекать глубоко вонзившийся японский молоток, как вдруг мир перед глазами крутанулся на сто восемьдесят градусов, и я повис на левой руке, судорожно вцепившись в рукоять молотка, спиной к склону. Взору открылась завлекающая пустота внизу. Так вот скользнешь по этой глади, и соберут тебя по частям у самого подножия. “Ну, уж дудки, - подумал я с неожиданной злостью, - не дождетесь!” Левая кошка каким-то чудом уцепилась за лед, и это помогло мне не повернуться так резко, чтобы вырвать удержавшийся в склоне японский молоток. Р-раз! Оттолкнувшись от склона правой рукой, я изо всех сил всадил зажатый в ней ледоруб, одновременно повернувшись лицом к стене. Слава Богу, затупленная сталь на этот раз вошла в лед безукоризненно, а через секунду так же прочно сидели в нем и кошки.

“За все время восхождения я ни разу не был ближе к падению”, - подумал я, и, подтянувшись, коснулся губами холодной стали спасшего меня молотка.

Вскоре склон стал немного положе, не достигая той устрашающей крутизны, что встретилась у его начала. Напряжение, терзавшее меня до срыва, слегка ослабило железную хватку, и мною овладела уверенность, что я одолею в этой тяжелой борьбе. Из-за накопившейся усталости я не мог подниматься достаточно быстро, то и дело давая передышки ногам, но зато и не торопился, тщательно контролировал каждый свой шаг. Снегопад прекратился, и надо мной в разрывах туч показалось синее небо. Гора словно смилостивилась над крохотным существом, карабкающемся по ее склону. Отрешенный ото всех мыслей и чувств я забыл о том, что необходимо было пересечь кулуар влево, туда, где широкая мульда вывела бы меня прямо на вершину. Когда я спохватился, было уже поздно. Поднимаясь прямо вверх, точно заведенный механизм, я подобрался под самые скалы предвершинного гребня, и теперь, чтобы уйти влево, мне надо было чуть приспуститься, а затем долго траверсировать склон над горловиной с постоянным риском улететь в нее. На это у меня не было сил. Мое сознание отказывалось принять мысль о каком-нибудь ином направлении, кроме как путь прямо вверх.