Денис Урубко - Крутой лед

Ударивший со стены пика Маяковского камнепад, огласил цирк ледника недовольным рокотом сталкивающихся каменных глыб. Минуту, тянувшуюся бесконечно, я ошалело вертел головой, пытаясь определить откуда надвигается опасность, и внезапно увидел вылетающие из-за моренного вала в пятидесяти метрах от меня камни. Отсюда они казались озорными мячиками, весело скачущими наперегонки друг с другом. Неожиданно три или четыре из них изменили траекторию, и помчались в направлении рюкзака, оставленного мной у края морены. Я затаил дыхание. Камни, чудом миновав рюкзак, врезались в морену метрах в восьми от меня. Во все стороны брызнули осколки гранита, раздался грохот, поднялся столб пыли и пронзительно запахло паленым. В наступившей затем резкой тишине слышался лишь шорох уносящихся дальше по леднику “камешков”. Затем все вокруг успокоилось, и я принялся за прерванный завтрак.

После двух лет тесного общения с горами я привык к такого рода инцидентам. От них никуда не деться, как на войне невозможно быть полностью застрахованным от шальной пули или снаряда. И так же как на войне, человек меньше нервничает из-за подобных пустяков, потому что его чувства не способны выдержать многократную нагрузку безболезненно, и чтобы защитить себя мозг перестает реагировать на такие происшествия. Не отойди я минуту назад из тени горы на освещенное место, камни могли задеть и меня, а так я уже через пару минут забыл об обвале, целиком занятый собственными мыслями и огрызком яблока...

Разочарование и пустота подкрались незаметно. Это лето тысяча девятьсот девяносто третьего года прошло, пролетело вихрем лиц и событий, а, пролетев, оставило какое-то сложное чувство собственной никчемности. Лето выдалось дождливым. В этот год молодая команда ЦСКА Казахстана упрямо рвалась на пик Мраморная Стена, “шеститысячная” макушка которого словно шутя отбила в феврале две зимние атаки. После первой со склона горы пришлось спускать тело умершего от воспаления легких Сергея Белуса. Летом было проще. Я принимал участие в третьем, летнем штурме, и двадцать девятого июля наша группа стояла на вершине, любуясь панорамой затянутых клочьями облаков гор. Это было в день моего рождения, мне исполнилось тогда двадцать лет и Мраморная Стена стала моей первой высотной вершиной. Потом в августе я два раза был на Хан-Тенгри.

Именно после “Хана” я почувствовал разлад с жизнью. Для меня и так самым больным вопросом было будущее, которое маячило где-то впереди, не суля ничего хорошего, накатываясь на меня своим неумолимым рокотом. А теперь, когда лето закончилось, оказалось, что необходимо заново готовиться к борьбе со своими слабостями и страхами. До этого я карабкался все выше и выше по лестнице эмоциональных переживаний, безудержно наслаждаясь всем, что мне дарили горы, и второе восхождение на Хан-Тенгри явилось кульминацией всего. Дальше было некуда.

Привыкший к самоистязанию, я очутился в покое и бездействии, не зная, как их использовать. Я видел вокруг людей, занятых нужными делами, уверенных в себе и своих поступках. Они, казалось, не знают сомнений. Может быть это происходило оттого, что им не с чем было сравнивать. Я не знал. Я чувствовал только опустошенность и отчуждение от всего мира. И я не пытаюсь этим оправдаться, - да и зачем! - лишь хочу обрисовать свое душевное состояние, которое тогда граничило с отчаянием. И, похоже, именно с отчаяния я решил прибегнуть к некоей встряске самого себя.

Я и раньше ходил на горные маршруты в одиночку, “соло”, как говорят сами альпинисты. Это питало мое самолюбие, создавало иллюзию высокого класса моей техники, и, конечно же, давало ощущение свободы. Борьба с вершиной один на один, “fase to fase”, зачаровывает сама по своей сути. И не зря западные “профи” оценивают сольный альпинизм как крайнее проявление горовосхождений вообще. Погоня за крайностью завлекает словно наркотик, давая лишь кратковременное удовлетворение, и я, утомленный борьбой с самим собою, хотел отрешиться от надоевшей суеты городской жизни...

Снизу послышались голоса, и из-за перегиба ледового поля показались фигуры людей. То были мои друзья по альпинистской секции Центрального Спортивного Клуба Армии Республики Казахстан, идущие на восхождение на пик Маяковского. Чтобы дорога казалась веселей и короче, из нашего домика на метеостанции Туюк-Су я вышел вместе с ними, тем более что нам было по пути. Только пик Маяковского расположен немного ближе к Туюк-Су чем пик Орджоникидзе, и здесь наши пути расходились в разные стороны. Ребятам предстояло карабкаться влево по широкому осыпному кулуару на северный гребень горы, к началу маршрута на “Маяк”. Их четверка являла собой совершенно неординарный сплав силы, опыта и беспечности - это были два молодых брата Саня и Лешка Быковы, которых вальяжно вели на гору корифейски настроенные Андрей Барбашинов и Андрей Молотов. Черт меня побери, если я когда-либо забуду умиротворенные улыбки этих двоих обормотов, которые имеют несчастье состоять в моих друзьях, когда они чинно и степенно выступали один впереди, а другой в хвосте ведомой ими небольшой тактической колонны. С Молотовым мы в этом году вместе поднимались на Хан-Тенгри.

Я отшвырнул огрызок яблока в сторону и встал. Достав из рюкзака кошки, неторопливо нацепил их на ботинки, и постучал ногой о камень. Кошки не звенели, значит держались хорошо. Мне вдруг до безумия захотелось не идти никуда одному. Мой перевал устрашающей ледовой стеной заслонял полнеба и восходящее солнце. Все мои страхи внезапно обернулись против меня, и все мои усилия оказались блефом, стоило мне только осознать, что именно мне предстоит. Перевал упирался в голубую бесконечность небесного купола, и я почти физически ощущал холодную злобу, исходящую от него.

Ясные веселые голоса заставили меня стряхнуть нахлынувшее оцепенение. Ребята подходили, освещенные лучами солнца, уверенные в себе, непобедимые, и мне стало стыдно за свою нерешительность. То самое честолюбие, которое заставляло меня чувствовать себя слабым и одиноким, на сей раз лишь подтолкнуло меня, и не дожидаясь друзей, боясь спугнуть это слабое ощущение предстоящей удачи, я быстро вскинул рюкзак на спину, и зашагал прочь.