Марина Москвина - Гуд бай, Арктика!..

Часто вспоминал отца Пол aka Спуки. На фотографии, которую он нам показал со своего айпада, мы увидели красивого темнокожего господина в сером костюме и изысканной шляпе, скромно сидящего на деревянном стуле.

— Он у меня адвокат, был активным членом «Черных пантер», добрый, заботливый и вообще во всех смыслах замечательный человек! — сказал Пол.

Очень грустила о папе Даша Пархоменко. Папа у Даши известный ученый, профессор, крупный физик, изучивший кремний вдоль и поперек. «Я так люблю своего папу!..» — вздыхала Даша.

Даже Леня, чтобы ее подбодрить, сказал:

— Даша, какая ты красивая, прямо прерафаэлиты по тебе плачут!

На что Даша ответила, выгнув бровь:

— Прерафаэлиты? Впервые слышу такое сравнение. Всем на ум обычно приходит Кранах.

— И это тоже, — согласился Леня.

Потом спохватился, хлопнул меня по плечу и великодушно добавил:

— Ты тоже, Марина, неплохо выглядишь для своих лет. Так у тебя нос раскраснелся, физиономия в веснушках. Как будто сошла с полотен… Кукрыниксов.

Кругом все шаталось, трещало, скрипело, валилось на пол и переворачивалось вверх дном. А ты лежишь, будто в люльке: вверх — вниз, с одного бока на другой перекатываешься, и постепенно до твоего сознания доходит смысл слов, исполненный эпической мудрости: море — колыбель человечества.

— Я, пожалуй, больше не буду Илюшу укачивать, — услышала я голос Лени с нижней полки, — пусть так засыпает. Как же это неприятно, когда качают!

Он опрометчиво приподнялся с койки — и его вместе с чемоданами давай швырять по каюте.

Я кричу:

— Леня! Может, ты не будешь хватать меня за ноги?!

— Хватаю, за что попало! — отвечал Тишков.

Изловчившись, он сунулся в туалет, выкарабкался оттуда потрясенный:

— Я услышал в унитазе рев океана!..

Море вспенилось, волны заливали спардек, воздух наполнен водяной пылью и брызгами, на Афку за штурвалом — краснолицую, с сигаретой во рту, без шапки — страшно смотреть. Лед в проливе то сгущался, то рассеивался, то напирал на судно и, качаясь на волнах, основательно колотил в борта, когда мы, побуждаемые Баклэндом, четвертый раз ломанулись в пролив.

За кормой с криком летели чайки, неожиданно на волнах закачались люрики. Гренландские моряки зовут их «ледяными птицами»: появление люриков, частые полосы тумана, стаи кайр-пискунов, эскадры синих айсбергов и резкое падение температуры воды указывали на близость беспросветных скоплений плавучего льда.

Но Дэвиду нипочем ни грозное гудение ветра в снастях, ни то, как заполоскались и захлопали вдруг по мачте обвисшие паруса, словно они пали духом. Всему вокруг он пытался передать огненную страстность, которая пылала в нем самом:

— Пролив перекрыт льдами? Не беда! Курс на Северо-Восточную Землю! Обогнем остров Белый и тогда, миновав остров Баренца, будем бороздить Хинлопен с противоположной стороны!

Хватаясь за канаты, за поручни и другие предметы, мы кое-как притащились на завтрак, я насыпала в миску с молоком кукурузные хлопья, а перед картой архипелага Тед и Баклэнд вели высоковольтный разговор.

— Послал запрос кораблю «Стокгольм», — хмуро говорил Дэвиду капитан. — Тот находится в районе, о котором вы говорите. Мне ответили: у нас громадное судно — его болтает, как скорлупку. Вам здесь нечего делать, немедленно возвращайтесь. Похожая история, — добавил Тед, — случилась на Канарских островах, когда мы не смогли проскочить в перешеек. Пока к нему приближаешься, загораживают от ветра горы, а чуть высунешь нос — из-за угла бьет по кораблю зюйд-вест. Что делать, Дэвид. Надо поворачивать.

Обратно правились на шхуне парусом, бежали шибче парохода, сказал бы Шергин Борис Викторович. На горизонте проступили очертания дикого горного пейзажа — высокие шиферные или диабазовые скалы, на которых гнездились колонии морских птиц. Волков собрался туда прогуляться после обеда.

В обед была гороховая похлебка, и уже не подали второго — ни пирогов, ни блинов, ни десерта, что нас обеспокоило.

— Наверно, продукты на исходе, — заметил Миша. — Какой-нибудь злодей подумал бы: если кто за борт упадет — спасать? Нет? Все суп будет гуще.

К тому же из кранов умывальников тонкой струйкой закапала мутная ржавая вода. А ведь мы ее пили! При этом Афка запретила без особой надобности принимать душ.

— Вы сначала испачкайтесь, а потом — мойтесь! — изрекла эта мудрая девушка.

Леня решил отказаться от вылазки на Птичий остров, мотивируя тем, что хочет остаток дня провести, имея хотя бы эту зыбкую почву под ногами. Но все же доверился Ренске с ее «зодиаком», и мы зашагали по каменистому склону туманного острова. Тучи моевок с криком носились в вышине, люрики, толстоклювые кайры, глупыши сидели на выступах, в трещинах, взлетали с карнизов, это был колоссальный птичий улей.

Вдруг мы повстречали песца.

Начихав на глобальное изменение климата и не дождавшись снега, этот маленький недопесок уже сменил темную шубку на белоснежную. Поэтому, куда бы он ни шел, где бы ни прятался — на земле и на горных склонах, усыпанных серым шлаком, даже на леднике, обильно сдобренном сажей и золой, — его отовсюду было заметно.

— Ох, — услышала я голос Лени.

Он присел на камень и закрыл глаза.

— Что? Что случилось?..

— Знаешь, — сказал он, — пожалуй, я уже стар — карабкаться по таким горам.

Оказывается, у него защемило сердце — то ли от крутого подъема, то ли от вида беззащитного белого песца на черных скалах, открытого всем опасностям этого мира.

Было около пяти часов утра, но серая туманная заря еще только занималась, когда я открыла глаза и увидела Тишкова, полностью упакованного от макушки до пят — в штанах, в куртке и в ушанке.

— Я решил пойти, вдохнуть свежего морского бриза, — стал рассказывать Леня, — смотрю — свет повсюду включен, тишина какая-то подозрительная, только волны бултыхаются о боковину корабля. Поднялся наверх, компьютер Спуки светится, дверь на палубу настежь распахнута, оттуда завывает ветер. Палуба пуста, за штурвалом никого нет — сущий «Летучий голландец»! Мимо проплыл медведь на льдине в тумане. Дверь в кокпите открыта, Тед стоит и смотрит — не пойми куда: то ли в иллюминатор, то ли в самого себя. На столе у него ни карт морских, ничего. Я потом понял, что он уставился в экран компьютера. Тед меня не заметил. Я походил-походил минуты две и ушел обратно спать.

Наутро знаменосец погибшей надежды Дэвид собрал нас ударом колокола и объявил:

— Оставим затею, братья, пройти в Хинлопен, видно, не судьба. Уходим в открытое море. Саймону необходимо взять пробы из Гольфстрима, что пролегает в ста милях на запад. Поднять паруса!