Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

Но еще более выяснится этот тип, когда увидишь саладеро (Saladero) и матадеро (Maladeru), на осмотр которых мы посвятили почти весь следующий день. «Вы еще не видали saladero», говорили нам накануне и трактирный служитель, принимавший большое участие в нашем препровождении времени, и бас Дидо, игравший отца Нормы, прелюбезный и прекрасный человек; он один из сюжетов странствующей оперной труппы нашего соотечественника, г. Станкевича, мужа Лагранж, стоявшего вместе с нами в одной гостинице. «В Буэнос-Айресе только и стоит видеть что saladero», повторяли все в один голос, и мы заранее ласкали себя надеждою увидеть одну из любопытных картин местной жизни. В рассказах о саладеро беспрестанно попадались слова: lasso, гаучо, dolas, a если бы хоть один из нас был поэтом, то верно напасал бы по этим рассказам romancero, которыми мог бы начаться хоть таким образом: «Гаучо бросает лассо на бодливые рога»… и вероятно не затруднялся бы так рифмою, как мы.

На другой день, часов в восемь, в двух колясках, отправились мы за город, через восточную заставу, к местечку, называемому Барраган (Barragan). Когда улицы с низенькими домами в один этаж остались за нами, начались пустые места, на которых росло очень много агав и кактусов; иногда зеленели деревья, и даль открывалась распространявшуюся плоскостью, со множеством дворов, садов, домиков, дерев; все это уходило, наконец, в туманную синеву, густую синеву степи. Утренний свежий воздух стал немного сгущаться, заметно было прибавление к нему различных миазмов, которое, по мере нашего приближения к целы поездки, все возрастало. Наконец, мы остановились среда поля, разделенного неглубоким, разветвляющимся оврагом; здесь было множество разбросанных остовов, целые лужи крови зарезанных быков, с которых снимали шкуры, стая собак, объедавших выброшенные внутренности, и много всадников, разъезжавших взад и вперед. За оврагом, небольшой, холмообразный выгон, a на нем несколько загонов с быками, длинные рога которых видны были из-за деревянных заборов; у загонов было по нескольку ворот. Разъезжавшие на лошадях были, одни в костюме гаучо, другие в европейском. «Вот maladero; здесь бьют скот для потребления города!» говорили нам: «не стойте здесь, посторонитесь, бык может вырваться и наскочить на вас.»

He смотря на повсеместный смрад, надобно было посмотреть картину, которая была действительно очень жива. Желавший купить быка подъезжал к загону и, выбрав одного, указывал гаучо, который, улучив минуту, набрасывал на рога аркан (lasso) и, через отворенные ворота, во весь скок мчался на привычной лошади, увлекая быка в поле на этом длинном лассо, крепко привязанном к седлу; в то время как бык пробегал воротами, ему перерезывали сзади ногу, и он, упираясь на трех ногах, скоро падал; в этот момент к нему подскакивают два или три мясника и живо превращают его в стяг мяса, как обыкновенно продают его в лавках. Если не успеют перерезать ногу, то другой верховой старается набросить лассо на заднюю ногу и скачет в другую сторону, растягивая таким образом потерявшегося быка. Стоя в поле, видишь увлекаемых в ворота быков, приехавшие за мясом фуры, мальчиков, почти детей, купающихся в проливаемой крови, точащих свои коротенькие ножи, которыми они уже искусно владеют, что им, вероятно, пригодится не один раз впоследствии; и смотришь на всю эту сцену почти равнодушно, потому что человек заранее закуплен вкусными бифштексами, сочными ростбифами и другими хорошими вещами. Здесь так привыкли к этому зрелищу, что если бы один из быков мог заговорить и изъявил претензию на свои права, на сострадание и проч., то его претензия показалась бы странною. Что сталось бы с Англией, если бы не было ростбифа? Что было бы вообще с людьми? И сам восточным вопрос разыгрался бы, по всей вероятности, совершенно иначе!.. Однако, я все еще не мог понять: зачем нам так рекомендовали это зрелище и что в нем интересного; я объяснял себе эту рекомендацию страстью испанского населения к убийству быков; должно быть, оно в крови у испанцев. Наконец, мы поехали дальше по довольно сносному шоссе, через небольшое местечко, с низенькими домиками, лавками и множеством столпившихся фур, запряженных шестью или четырьмя волами; на мосту мы должны были остановиться, встретившись опять с быками, стадо которых наполняло местность, поднимая страшную пыль. Отсталых быков подгоняли верховые гаучи, хлопая коротенькими кожаными хлыстами, в роде нагаек; если бык имел намерение отклониться в сторону, то наброшенное на его рога лассо приводило его на место. С дороги, по обеим сторонам, видна ровная местность, уходящая в даль своими простенькими, однообразными пейзажами; виднелся белый домик, каменный забор, зеленый выгон и редко холм, или овражек, или немного более сгустившаяся роща. Но вот своротили в сторону, по неширокой, проселочной дороге. Часто охватывал нас тяжелый запах от брошенной падали и заставлял думать, что если прежде воздух был здесь так хорош, что дал название городу Буэнос-Айрес (т. е. прекрасный воздух), то теперь, зараженный бесчисленными саладерами, он вовсе не отвечает своему названию, ни даже окрестности его заражены страшным количеством разбросанных повсюду гниющих трупов. За домиками, мимо которых мы проезжали, текла река, о присутствии которой можно было заключать по мачтам шхун и небольших бригов, нагруженных кожами и соленым мясом, приготовляемыми в заведениях, расположенных вдоль берега. Эти заведения стали попадаться чаще; из их высоких труб валил черный дым; близ больших, крытых зданий видно было несколько соединенных вместе загонов, с высокими перекладинами на воротах; и там была та же деятельность, подробности которой мы рассмотрели на одном из самых значительных saladero.

Саладеро есть заведение, на котором солят кожи и мясо тут же убиваемых быков и лошадей. Здесь же устроены: салотопни, мыловарни, свечные заводы, словом, всякое производство того, что можно выделать и получить из убитого животного. Мы остановились перед несколькими, сообщающимися друг с другом загонами, где собрано было несколько сотен молодых лошадей. Человек пять, из которых трое были в европейском платье, и два гауча, приехавшие верхом, ходили среди табуна; один господин, очень прилично одетый и с лицом джентльмена, долго выбирал между кобылицами, беспрестанно сгоняемыми из одного угла загона в другой. Мы узнали, что это был англичанин, мистер Краффорд, много путешествовавший и желающий теперь поселиться здесь. A так как англичанин не изменяет нигде ни своей натуры, ни своей нации, то и мистер Краффорд не составлял собою исключения: он привез двух кровных английских лошадей, с намерением заняться улучшением местной породы. Теперь он выбирал себе лучших из назначенных на убиение кобылиц и, действительно, долго рассматривая, наконец, остановился на двух, на которые гаучо сейчас же набросил свой лассо; избавленные судьбою от молотка, две молодые лошади выведены были на свободу.