Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

Но, кажется, приходит то время, когда и в этих расселинах начнут виться гнезда; со временем, может быть, вырастут города, и порт, более гостеприимный, чем Владимирская бухта, встретит пришедшее с моря судно.

Внимательно всматриваясь в очертания берега, мы увидели белый вельбот, показавшийся вдруг из-за одного выступившего к морю утеса. Стало быть, бухта здесь. Ho по очертаниям не видно берега, углубления обманчивы, и мысы, раздельные на самом деле, кажутся слившимися вместе. Однако, вельбот говорил о присутствии живых существ и даже больше, — вероятно и о присутствии клипера Стрелок, который мы должны были встретить в бухте. Вход сторожили две отвесные скалы: левая — точно готическое здание с маленькими башнями; правая выступала отделившимся от общей массы блоком, о который разбивалась морская волна. Мы спустились, то есть повернули, и скоро бухта стала обозначаться. В средине она как бы раздваивалась выступившим вперед мысом. Показались мачты — только корвета Воевода, a не Стрелка, как мы ждали. На вельботе же выехал к нам командир его.

Общее расположение духа было такое, какое всегда бывает после долгого и утомительного перехода, когда увидишь, наконец, пристань, и милая суета на палубе, предшествующая отдаче якоря, вам кажется и не крикливою, и не скучною. Кто принаряжается, кто приводит бороду в порядок, обед не в обед, спешат кое-как его окончить. Кончились качки, дождевые плащи можно спрятать; всякий уверен в спокойном сне; еще несколько минут, и раздается приятный звук команды: «отдай якорь», и цепь чуть не с музыкальным звуком полетит ко дну. Приятное ощущение! Но не так вышло; известно, что всякая неприятность является тогда, как ее меньше всего ожидаешь. Доедая последний кусок торопливого обеда, услыхали мы какой-то подозрительный треск. «Мы на мели!» сказал кто-то.

— Что вы? на мели! — чуть не с ожесточением отвечали все; но повторившийся треск и наверху команда: «полный задний ход», убедили всех в справедливости неприятного факта. Мы, что называется, врезались. Клипер не двигался. Итак, вот чем нас встретила Владимирская бухта, — рифами, неверно назначенным на карте, в виду отвесных скал, смотрящих так неприветливо, даже грозно.

Я вышел наверх: аврал кипел; шлюпки спускались одна за другою на воду, полетел запасный рангоут за борт, реи с фок-мачты спускались на палубу, команда тянула за конец брошенного за кормою якоря; клипер кряхтел, покачивался, но не двигался с места.

Погода стала портиться, небо заволокло тучами; пошел снег, изморозь; волнение стало разводить сильнее и сильнее; приподнимет клипер и опустит, a в корму раздается неприятный удар. На палубе и на снастях лед; мокро и холодно. «Если разобьет клипер, говорим мы, то до берега сажен десять, переплыть можно; и хотя, может быть, не все попадут туда, но все лучше, чем разбиваться где-нибудь среди океана; тут еще небольшая беда.» Дунет ветер, на время расчистится окрестность, покажется каменная, неприветливая стена берега, и опять снег, как белый саван, окутает его, и снова ничего невидно; и холодно, и какая-то очень неприятно. С моря волна увеличивается; свежеет, дело уже к ночи, удары в корму повторяются чаще, и мачты откликаются на каждый удар судорожным вздрагиванием, которое сопровождается выхлестыванием вант. Мало оставалось надежды; капитан приказал выпалить из пушки; раздался выстрел, может быть первый в этих местах, и первый выстрел был сигналом бедствия. Велено было зарядить другую пушку, но, вместо выстрела, услышали мы крик лотового: «назад пошел!» крик, возвративший нас к жизни, или по крайней мере к покою. Сильная волна приподняла клипер кверху, a действовавшая в этот момент задним ходом машина оттянула его от рифа. Нос покатился вправо, винт застучал, судно почувствовало себя легко на родной, свободной стихии; зажглись фальшфейеры, на которые отвечал Воевода для показания своего места; мы, прикрытые темнотой и вьюгой, вошли в бухту, и, наконец, якорь весело полетел ко дну. Чтобы понять, как нам было легко и приятно, надо провести подобный безнадежный день. За то, как же мы и отдохнули!..

Владимирская бухта находится на восточном берегу земли, уступленной нам китайцами по айгунскому трактату. Открытая графом Путятиным, который осмотрел ее на пути в Китай, она лежит под 43°54′ с. ш. Все мысы в выступающие скалы получили имена Офицеров, находившихся на пароходе Америка. Съемка была сделана поверхностно, какую можно было сделать в несколько дней. Бухта раздваивается серединным мысом на две части, на северную и южную бухту; между обступившими ее холмами попадаются долины, удобные для устройства доков и для города; к северной бухте примыкает обширная долина, на которой, извиваясь несколькими руслами, прячась в рощах в камышах, течет капризно горная река. Зимою или во время дождей, она, по всей вероятности, затопляет все низменное пространство. По горам растет редкий лес, состоящий из дуба, березы в кедра; много следов пастбищ и сожженных дерев.

Некоторые Офицеры с корвета Воевода ходили внутр страны, верст за 50, — сначала долиною, потом перешли через хребет гор и не встретили ни деревни, ни жилья, кроме нескольких хижин, разбросанных по берегу бухты. Из дичи видели небольшое стадо диких коз, поднявшееся от них далеко и исчезнувшее мгновенно. Реку они нашли в нескольких местах запруженною и баснословное количество рыбы, остановленной плотинами, частью выброшенной на берег и гниющей. Запах издалека давал знать об этих местах.

На другой день утром волнение стихло; длинный бурун ходил по тому месту, где мы стояли на мели. Выброшенный за борт рангоут прибыло к берегу, послана была шлюпка собрать его. Я воспользовался ею и поехал осмотреть бухту. Бухта могла бы быть превосходною, если бы приложить некоторое старание. Она велика, глубина умеренная и ровная, грунт тоже хорош: но в ней разводит сильное волнение, так что суда, которым придется зимовать здесь, должны быть всегда наготове. Этому можно помочь, выстроив мол хоть бы на нашем знакомом рифе; тогда рейд сделался бы покойным и безопасным; укрепить эту бухту тоже легко; скалы мысов сами просятся под бастионы и теперь уже смотрят грозными и неприступными твердынями, на которые можно надежно опереться. Зимою бухта замерзает месяца на два.

На клипер приехали туземцы на длинной, сколоченной из досок, лодке. Это были китайцы, по всей вероятности, беглые, потому что китайцам переход через Маньчжурию запрещен. На головах, украшенных косами, были у них соболиные шапочки; остальной костюм был какой-то бесформенный; он мог принадлежать всякой народности, обусловленный случайностью и климатом. Что-то похожее на серый армяк, на ногах из тюленьей шкуры род гетр и из той же шкуры башмаки — обувь, известная у нас в Сибири под именем торбасов; на поясе коротенькая трубочка, кожаный мешочек для табаку и еще какие-то безделки. В ушах серьги, в косу вплетены пуговки и побрякушки. Лицо старшего было типом китайской физиономий: с двумя линиями вместо глаз, с широкими скулами, с реденькими усами и бородкой. Другой был юноша, более смуглый; полнота его молодого лица скрадывала угловатые черты, так резко выступавшие у старшего; они привезли рыбу, род лосося, которую выменивали на пуговицы и старое платье. В обращении они были очень развязны, «Шангалды, шангалды,» говорили они, если были довольны вещью; «ну шангалды», если нет; причем трясли головой и мотали руками.