Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

Съехав на берег, я, конечно, был доволен, как человек, выпущенный из тюрьмы на свободу. В каждом дереве, в каждом кустике виднелось мне живое существо, готовое принять участие в моем сердечном празднике. Скоро я оставил за собою правильные улицы, которые почти все пересекаются под прямым углом; на улицах пусто; было Рождество; a если скучны английские города в праздники, то города, населенные американскими методистами, вдвое скучнее; магазины заперты, вывески, как эпитафии, бессмысленно смотрят с крыш и стен. Я спешил выйти или за город, или в улицы, где больше зелени, больше тени и жизни. Добрался, наконец, до хижин, почти совсем скрытых бананами, до мест, засеянных таро, растением, составляющим главную пищу канаков, из которого они делают свой пой , насущный хлеб всего народонаселения. Добрался до тамариндов, раскинувших далеко свою легкую и грациозную листву, до пальм, грустно шуршащих своими верхушками; добрался до чистого воздуха, в котором не слышалось морской атмосферы, с её сыростью и холодом; здесь воздух напоен был дыханием бесчисленных растений, которые дают ему и силу. и освежающую крепость. Редко кто попадался на улице; иногда промчится легкий кабриолет с двумя чопорно-разодетыми американками; встретятся каначки, в светлых, праздничных пудермантелях (иначе не умею назвать их платья), с цветами на головах, с оранжевыми венками, лежащими грациозно на черных, маслянистых волосах, осеняющих кофейные лица. Первое впечатление, при взгляде на их лица, поражает какою-то резкостью, но выражение глаз светится чем-то кротким и примиряющим. Я заходил в две церкви, — сначала в церковь анабаптистов, которая была похожа более на комфортабельную аудиторию. Дубовые лаковые скамейки были обиты бархатом; на полу роскошный ковер; сквозь полированные жалюзи распространялся приятный полусвет; с хор раздавалось гармоническое пение; молящиеся были разодеты, но между ними ни одной канакской физиономии. Пастор патетическим голосом читал с своей лакированной кафедры. Молитву эту скорее можно было назвать музыкальным утром, тем более, что у подъезда церкви стояло несколько щегольских экипажей. He найдя здесь того, чего искал, я вошел в католическую церковь, которая была тут же, через улицу. Церковь смотрела длинным сараем, в глубине которого находился алтарь. Фольга, свечи, золотая шапка епископа, ризы и одежды клерков, кадила, все это какая-то мешалось вместе и казалось издали чем-то блестящим. Во всю длину, по обеим сторонам здания, устроены были хоры, наполненные народом. Стройное пение, под звуки кларнета, раздавалось иногда сверху. Народ сидел на полу, кроме белых, для которых было отделено сбоку особое место; тем же из них, которые не вошли туда. подавали стулья. Мне также подала стул высокая, седая старуха с лицом, как будто сделанным из картона, с резкими бороздами на лбу и щеках; помня, что «в чужой монастырь с своим уставом не ходят», я сел без рассуждения и стал рассматривать сидевшую передо мною и вокруг меня живописную публику. Вся группа была очень пестра от разноцветных платьев, от резких лиц и цветов, украшавших выразительные, рельефные фигуры туземцев. В их позах видно было, что платье им в тягость, что оно для них что-то лишнее, мешающее, и они инстинктивно правы, потому что платье, может быть, более нежели что другое, имело роковое влияние на судьбу всего здешнего населения. Желая не отстать от своей подруги, каначка надевает на себя все, что может надеть, и, под тяжестью этой ноши, сидит, как в паровой бане; чем лучше день, следовательно, чем жарче, тем лучше захочет она быть одетою при людях. Из церкви она возвращается в свою хижину, быстро сбрасывает все и ложится против окна, в которое постоянно тянет освежающий пассат. Легкая простуда переходит в хроническую, слабый кашель делается постоянным, слабость груди переходит к детям, и вот постепенно чахнет народонаселение, приобретая всевозможные роды грудных болезней, начиная от легкого катара до чахотки; очень редко встретишь не кашляющую каначку.

Но поразительно оригинальна была молившаяся толпа в церкви. He было, кажется, ни одной линии, ни одного цвета неопределенного или переходного; все выражалось резкою чертою, все выступало ярко, начиная от зеленого листа, ясно рисующегося на черном фоне волоса, до складки черного или цветного платья; от глаза, блистающего огнем, без сомнительного выражения лукавства или хитрости, до крупных губ, резко изогнутых без сжатости, выражающей, большею частью, или злобу, или сдержанность. Посмотрите на седые головы старух: что за типические лица, что за сила и рост, что за уверенность в движениях! В метисах видна уже вкравшаяся нега и слабость. Но неохотно мешается канак с европейскою кровью, которая разводит водою его южную кровь.

Часто встречаешь на одной голове совершенно разные волосы, — черные, смешанные с белокурыми, — как будто черные, туземные, уступив белокурым некоторое место, не хотели поступиться своим цветом.

После обеда мы поехали, в четырехместном тильбюри, в долину. Долина постепенно поднималась, так что приходилось ехать все в гору. Сейчас за городом начинались дачи, выстроенные на манер английских коттеджей; между нами пустые места были засеяны таро, для которого, также как и для риса, нужна вода; каждый дом окружен небольшим садом; развесистый тамаринд, несколько дерев акации, бананы, кокосовая пальма, прямо листьями поднявшаяся от земли, пестрые кусты цветов, — все это выглядывает из-за забора, чисто сделанного из белого камня. За домами виднеются тростниковые хижины туземцев, формою своею напоминающие наши скирды; у порога хижины пестреет несколько фигур отдыхающего семейства. Прозрачный воздух позволяет рассмотреть малейшие подробности на горах, стесняющих с обеих сторон долину. Густые массы растущего по их вершинам леса смотрят каким-то рельефным украшением, наклеенным на серые камни; по скалам виднеются белые точки; внимательно всматриваясь, вы замечаете, что точки двигаются, и рассмотрите стадо диких козлов, гуляющих но совершенно отвесной каменной стене. Под вечер, по дороге стали показываться гуляющие; утрачивающие свои силы американки и европейки пользовались прохладой, прогуливая свое нежное тело в легких кабриолетах; проносилась мимо каначка верхом, и яркий платок, окутывавший её ноги, развевался с обоих боков лошади, захватывая своими клубящимися складками гниль и камни, летевшие из-под копыт горячего скакуна. Кто научил каначек ездить верхом? Лошадь явилась на Сандвичевых островах с европейцами, следовательно не более сорока лет, — когда же успело все народонаселение пристраститься к этой лихой забаве? Нет женщины, нет девушки, которая не была бы отличною наездницей. На лошадь садится она по-мужски, не доверяя сомнительной позе наших амазонок; ноги окутывает длинным платком, обыкновенно яркого цвета, и концы платка далеко разносятся но ветру. Устанет лошадь, она сама расседлает ее, пустит по полю попастись; потом поймает на аркан, оседлает и едет далее. Видели мы по дороге королевскую дачу, небольшой дом с несколькими растущими около него деревьями. На возвратном пути, все пространство, которое мы проехали, вся долина, с дачами и горами, часть долины, освободившаяся от гор, и наконец, город, рифы и море, все это мы увидели вдруг! Садилось солнце, утопая в слое тумана, висевшего на границе моря и неба, и солнечные лучи не обдавали последним светом подробностей ландшафта, a легли какою-то прозрачною, матовою пеленою на все, стушевывая резкости и выдающиеся точки; крыши города, поднимающиеся высоко пальмы, мачты судов, все это слилось вместе; только шпиц протестантской церкви, как бы освободившись от налегающей на все дремы, ясно виднелся над домами. В море видно было судно, лавирующее к порту; но вот, оно повернуло и взяло курс в море.