Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

«Вполне понимаю, отчего вы к вам редко ходите, — говорил мне один американец; — вам у вас скучно… Вам нужно общество женщин, a общество наших жен для вас тяжело. К тому же, в здешнем климате, белая постоянно находится в каком-то состоянии утомления. Теплый климат располагает к неге и бездействию, воображение и ум подвергаются тому же влиянию; a полу-белая — в своей родной стихии. Белая кровь дала ей легкость и более грациозную форму, черная — много горячности и живости. Конечно, я не говорю о настоящем чувстве; для чувства они холодны, они не понимают идеального стремления к чистому блаженству; им непонятно сродство душ; на них действует пожатие руки, масляный взгляд, поцелуй, темнота ночи, напоенной ароматами жасминов и датур. Туземка и метиска проведет с вами несколько упоительных часов и на прощание снимет с головы венок из белых жасминов и наденет вам его на голову. Вы приходите с моря, давно не видали женщин, давно не чувствовали их магического обаяния; понятно, что вы ищете общества полу-белых.» Так рассуждал и очень правильно американец, бывший прежде «вивером», но теперь женатый. Белая кровь незаметно вкралась в жилы самых первых фамилий. Королева, дочь Неа и Кекела, имеет в себе 1/3 белой крови, потому что мать её матери, то есть бабушка была белая. Mme Bischoff, дочь Паки и Каниа, тоже непременно имеет в себе чужую кровь; a то с чего бы канакской даме, хоть и двоюродной сестре короля, походить на героиню жорж-сандовского романа?..

К последнему классу я отнесу португальцев, чилийцев, китайцев и всех тех, которые, собравшись со всех концов мира, ищут здесь фортуны; всех авантюристов, ставящих свою будущность, как азартный игрок свой последний рубль, на карту, — начинающих всевозможные карьеры, обманутых счастьем в калифорнийских рудниках и прибывших сюда как-нибудь подняться стиркой белья, ловлей рыбы, службой на китобое, который идет куда-нибудь во льды, или, наконец, подняться на виселицу, уже не опасаясь нового банкротства.

Я был знаком со многими представителями всех этих четырех классов. Почти каждый вечер приходилось делать по нескольку визитов (визиты здесь делаются по вечерам), чтобы поддерживать начатое знакомство. Визиты к белым кончались очень скоро. Вы входите в дом всегда чрез палисадник, где пахнет на вас целый вихрь ароматов; в наружной веранде оботрете ноги о половик в, наконец явитесь в прекрасно освещенную газом комнату со столом посередине, покрытым ковром, a с несколькими качающимися креслами без которых нет ни одной комнаты в Гонолулу; по стенам портреты Виктории и Альберта, a у консерваторов портрета Александра Лиолио, Камеамеа IV, нынешнего короля гавайского, который на рисунке похож больше на какого-то подозрительного испанца. Вы жмете руку хозяину, хозяйке и садитесь. Начинается разговор. «Вы были в Японии?» — Oh. yes! — «Что, в Японии лучше, чем в Китае?» — «Нет никакого сравнения.» — «А японки, как они носят волосы?» и т. п. Если муж захочет оказать самую большую любезность, то выйдет в Другую комнату, молча принесет поднос с графином хереса, нальет вам и себе по рюмке, прибавив: «one glass sherry», кивнет головой и выпьет; вы киваете головой ему в ответ, киваете головой по направлению к mistress, берете свою шляпу, жмете опять руки и уходите, мысленно рассчитывая, как бы сделать, чтобы уже больше не возвращаться в это веселое общество.

Но зато какая разница, когда вы сворачиваете в переулок и идете к полу-белым! Во-первых, вы незнакомы ни с матерями их, ни с отцами, ни с мужьями; отцы и мужья неизвестно где проводят свое время, матери возятся с детьми в другой комнате, или обшивают дочек, или смотрят за хозяйством. На дочерях лежит обязанность принимать гостей, занимать их, и вообще им предоставлено делать, что вздумается. Часто, у входа в такой дом, видите сидящих на полу каначек-старушек; это какая-нибудь бабушка, любующаяся своею внучкою, одетою по-европейски и похожей наружно на европейскую барышню. И внучка раза два, в продолжение вечера, выбежит к бабушке и поцелует ее в седую шершавую голову. Вот домик, в который мы всегда охотнее ходили. У ворот встречает нас мисс Бекки; черноглазая девушка лет семнадцати, с жасминною нитью, обвившею два раза её блестящие, черные волосы; она рада нам будто родным, весело приветствует и бежит, как ребенок в дом, приглашая нас за собою. Если бы домик не был оклеен внутри обоями и не имел несколько европейской мебели, то был бы похож на канакскую хижину; он весь состоит из одной большой комнаты, треть которой отделена огромным занавесом; за занавесом спят и живут, в комнате принимают. Посредине стол с несколькими кипсеками, в красивых переплетах; у стола качающееся кресло, куда сажают избранного гостя, которого хотят попокоить и побаловать; в углу диван, не совсем новый, но на нем какая-то ловко сиделось, не смотря на его жесткость. На стенах портреты Напира и какой-то каначки с ребенком масляными красками в роде тех портретов, которые иногда находятся у нас в кладовых и изображают или бабушку с удивительно-узкою талией в о розой в руках, или какую-нибудь тетушку с собачкой. Конечно, мы пришли с конфетами, которые съедаются тут же от души и гостями, и хозяевами, по целым пригоршням. У мисс Бекки есть молоденькая тетушка, мисс Гетти, черноглазая в черноволосая, с темным цветом лица и с удивительно-тонкими чертами; улыбка грустная в томная, несколько с ужимкою уездной барышни, выказывает ряд зубов восхитительной белизны; она сентиментально разговаривает, просит погадать ей на картах, на что решается кто-нибудь из нас, общими силами переводя на английский язык слышанные в детстве от нянюшек выражения: «интерес под сердцем, дорога, исполнение желаний, злая соперница, брачная постель» и пр. И пугается, и радуется сентиментальная девица, и хохочет от души игривая Бекки… Надоест сидеть в комнате, пойдем в гости к Mathe и Lucy, другим знакомкам, которые живут хотя в прекрасном доме, но так же просты и милы, как и обитательницы маленького домика в переулке. Оттуда идем есть мороженое и возвращаемся домой, чудною ночью, под тенью дерев, из-за которых, как привидения, часто показываются фигуры канака и каначки, вероятно, наслаждающихся, как и мы, прекрасною ночью и сладострастна ароматом растений.

Чтобы познакомиться несколько с четвертым классом, мы пошли раз вечером в Liberty Hall, род вокзала, где за вход платят доллар и с ужином. Здесь бывают балы только два раза в год, и, по счастью, мы на бал-то и попали. Я был на матросских балах в Гамбурге, знаменитых своею оригинальностью; но гамбургские балы побледнели перед тем, что происходило здесь. Каначки в длинных блузах, с своими резкими движениями, блестящими глазами, с венками на головах, напоминают каких-то демонов, кружащихся в адской пляске; из танцев их выходит смесь хула-хула и канкана. Иногда кавалер, конечно, самый породистый янки, разнообразит фигуры быстрою джигой, припевая своего Yankey doodle, и все это мешается с криком, музыкой, топаньем и свистом. Дом, выстроенный из дощечек, трясется от фундамента до крыши. Иногда все бросятся к балкону, с которого видно, как два янки решились покончить разгоревшийся спор боксом и начинают убеждать друг друга быстро и ловко наносимыми ударами.