Леонид Почивалов - И снова уйдут корабли...

В самом деле, в окружении шести похожих на пики островерхих минаретов еще один отсвечивающий на солнце купол-шлем.

— Это Голубая мечеть. Чудо мусульманской архитектуры.

Ну откуда он все это знает? Ведь никогда на Босфоре не бывал!

Если перед тобой человек незаурядный, ты чувствуешь это сразу, даже тогда, когда он молчит. А Крепс не из молчальников. Он жив, общителен, любит спорить, но больше всего слушать других. И порой мне кажется, что на окружающий мир он смотрит не так, как мы, — внимательнее, зорче, мудрее, видит больше, глубже осмысливает. Он явно торопится жить. Наверное, оставшиеся годы жизни он намерен уплотнить максимально, чтобы в них вошло побольше для собственного познания и впечатлений, а главное, для возможности что-то в жизни успеть сделать такое, что еще не сделал.

Бежевая куртка академика неизменно присутствовала и днем и ночью у борта, в те моменты, когда судно проходило проливы, швартовалось в новых портах, оказывалось вблизи островов или просто встречалось с другими проходящими мимо судами. Он не наблюдал мелькавшую за бортом жизнь скользящим поверхностным взглядом пассажира, который куда-то едет. Он впитывал жизнь во всей ее полноте и в каждой черточке в отдельности. И радовался ей и удивлялся. Все было интересно!

— Взгляните, какая красота в этой штормовой волне! — И требовал от фотолюбителей — Снимайте же! Это удивительный кадр!

По утрам на палубе расспрашивал:

— Что сегодня передавали в последних известиях? Какие результаты выборов в Японии?

Останавливал одного из геофизиков:

— Скажите, а каково ваше лично отношение к теории дрейфа континентов?

В иностранных портах, куда заходил «Витязь», Крепс преодолевал многие километры, чтобы встретиться с архитектурной достопримечательностью или взглянуть на экспозицию местной картинной галереи. В Марселе я его встретил на вершине возвышающегося над городом холма, который венчает старинный храм «Нотр дам де ля гарде» — Божьей матери-заступницы. Вместо креста на храме фонарь маяка, под церковными сводами горит множество свечей в память усопших. Известен храм тем, что поминают в нем погибших в море и приходят сюда моряки поклониться памяти своих товарищей, которые однажды не вернулись из плавания.

— Мы же с вами тоже моряки! И тоже кого-то теряли… Хотя и неверующие, но так важно порой задуматься, помолчать, вспомнить об ушедших.

Евгению Михайловичу есть кого вспомнить из тех, кто вернулся в родной порт. Во время войны он как ученый работал над проблемой спасения экипажей затонувших подводных лодок. Многих удалось спасти. Но не всех.

В Барселоне, едва ступив на берег, академик Крепс отправился отыскивать музей Пикассо. Ведь Барселона — родной город великого художника. А Евгений Михайлович, оказывается, где-то встречался с Пикассо.

В Англии в порту Дувр не устрашился забраться на вершину прибрежного холма, на которой возвышались стены старинного рыцарского замка — в замке сейчас музей.

— Меня всегда увлекала рыцарская эпоха!

Я был на этом холме, тоже посетил замок, — забраться по крутой дороге туда и здоровому стоит сил, а уж пожилому, да еще с тяжким недугом, как у Крепса — поврежден позвоночник, совсем непросто. И все-таки академик решился. Интересно ему было взглянуть на доспехи рыцарей! И я не удивился: такой, как он, человек непременно должен увлекаться рыцарством.

Я не переставал поражаться его неутомимости, любознательности, широте интересов. Один из крупнейших современных биохимиков, основатель нового направления в науке, руководитель большой экспериментальной лаборатории в Ленинграде, главный редактор солидного научного журнала, член различных государственных и научных советов. И как его хватает, так сказать, на «постороннюю информацию» да еще на различные увлечения.

— Помните у Пушкина?

Это он в связи с завязавшимся на палубе разговором о том, как понимают любовь нынче и как понимали в прошлые века. А кто, как не Пушкин, воспел истинную, возвышающую и подлинно благородную любовь?

— Евгений Михайлович, вы так хорошо знаете Пушкина. У вас к нему особое пристрастие?

— Особое. Никто так, как он, не помогает мне мыслить и чувствовать.

Я вглядываюсь в озаренное вдохновением лицо Крепса, и мне кажется, что сейчас он похож на своего великого учителя и старшего друга академика Павлова. Вспоминаю павловские портреты. А ведь учитель и ученик чем-то похожи друг на друга, хотя вроде бы но внешности такие разные — один бородат, широколиц, другой лицом худ, подбородок тщательно выбрит. А может быть, он похож на тех, с кем сводила его жизнь — на Нансена или Амундсена? И от них есть что-то в его облике. Не внешняя схожесть, другое, может быть, какой-то особый свет в лице или особая глубина глаз, или вообще неуловимая черточка в облике, роднящая людей такого ряда.

Февраль самый негостеприимный месяц в этих краях: небо низкое, тяжелое, ветры штормовые. Мы вошли в Ионическое море. В его южной части нам предстоит отыскать глубоководный желоб, который для ученых представляет особый интерес.

Полигон нашли к вечеру, вдруг оборвался привычный гул машины под ногами и стало жутковато тихо. Только волны тяжко бились о борта.

Погода не для научных исследований. Но выхода нет — будем тралить. Предстоит опустить в желоб на трехкилометровую глубину донный биологический трал. Непростое это дело в непогоду — требуется и физическая сила, и ловкость, и даже отвага. А участвуют в этой операции люди немолодые — профессора, доктора и кандидаты наук, среди них академик Крепс. Для некоторых из них, как и для Крепса, как для самого «Витязя», этот рейс тоже последний. И каждому хочется из черных глубин малоисследованного желоба получить нечто особенное, неожиданное — как подарок судьбы под занавес.

Проходил час за часом. Ветер становился все крепче. «Витязь» теснили гигантские волны в гривах белой пены, и он покорно валился с борта на борт, словно услужливо кланялся морю. Иногда волны перекатывались через борт, и дежурный на тралении помощник капитана с тревогой поглядывал на седоголовых профессоров и докторов — как бы не унесла волна.

У лебедки собрались все заинтересованные лица, которым позволено заходить за ограждающий леер с висящей на нем дощечкой: «Опасная зона». В сторонке стоял худощавый сутулый Крепе — за ограду не пускали — если стальной трос, на котором висит трал, оборвется, то его конец начнет рубить палубу подобно ножу гильотины. В научной работе есть свои опасности, а в море их полно. Но морские ученые привыкли ко всяким горьким неожиданностям. Чего только в открытом море не бывает!