Леонид Почивалов - И снова уйдут корабли...

— Вы не должны пить эту воду. Она плохая. Очень плохая. В ней есть злая соль. Там, наверху, лопнула труба… — с трудом овладевал дыханием, нарушенным бегом. Отер пот со лба. Чуть придя в себя, оглядел нас. — Как хорошо, что я успел вовремя.

Вдруг протянул руку куда-то вперед по дороге.

— Вон за тем холмом другой ручей. Там вода добрая.

— Спасибо! А вы идете в ту сторону? Хотите подвезем?

Он сделал отвергающий жест рукой.

— Нет. Мне должно идти пешком. Мне нельзя путешествовать с неверными. А вы, чужестранцы, езжайте своим путем. Да благословит вас аллах!

Мы вернулись в Танжер к вечеру. На знакомом причале недалеко от «Витязя» оказалось еще одно судно — большущий многопалубный лайнер, сверкающий нарядной белизной бортов. На его модной, скошенной в корме трубе был красный поясок и в нем серп и молот. На его носу значилось: «Азербайджан». Старый знакомый! Как он здесь очутился?

Я подошел к трапу лайнера. Дежуривший возле него молодой матрос поинтересовался:

— Вы с «Витязя»?

И удовлетворенно кивнул, получив подтверждение.

— Уважаемый пароход!

Приятно, когда о твоем корабле так отзываются! Тем более представитель столь респектабельного лайнера. Значит, дело не в респектабельности!

— Кого возите? — спросил я.

— Итальянцев. Круиз но Средиземноморью. Валюту зарабатываем для Родины.

Значит, «Азербайджан» продолжает выгодную для, страны службу. Тогда на его борту были западные немцы. В Монровии в посольстве мне сообщили: «У нас такая радость! Пришел наш лайнер. В гости зовут. Пойдете?»

Кажется, вся крошечная посольская колония, включая ребятишек, отправилась на борт к соотечественникам. Даже посол. В порту в этот час развевалось два красных флага — один на флагштоке судна, другой на крыле черного посольского лимузина, стоящего у трапа.

В салоне нас угощали чаем, спрашивали: «Как вы тут, в Африке?» — «Работаем… А вы как там, в море?» — «Тоже работаем, — улыбались. — Работа у нас с вами одна, заграничная!»

Когда мы уходили, посольский врач, молодая женщина, уносила с собой увесистый сверток. В судовой поликлинике с ней поделились медикаментами, перевязочными материалами, шприцами. Врач мне объяснила: «Почти каждый день в посольство приходят из соседних кварталов либерийцы. Один руку поранил, другой малярию подхватил, третьего змея укусила. С врачами у них туго. Разве откажешь? А медикаменты отпускаются только на посольскую колонию. Вот и побираюсь на наших кораблях».

— Это было четыре года назад. И вот снова «Азербайджан» передо мной и снова в африканском порту.

— Загляните к нам! — предложил матрос. — Попросите вахтенного помощника. Он разрешит. Разве вам не интересно посмотреть судно?

— Спасибо! Я уже видел.

Хотел вернуться к «Витязю», как откуда-то сверху на меня упало:

— Леня! Ты?!

Я вздрогнул от неожиданности, вскинул глаза вверх к борту кормовой палубы и уперся взглядом в широкую, рассеченную голубыми полосами тельняшки грудь, потом коснулся знакомых усов, из-под которых выпадали громоподобные слова:

— Так иди же к нам, скорей! У нас через час отход. Я уже давно заказал обед! Суп остынет! Скорее!

Надо же! Вот неожиданная встреча! — И где — в Марокко! Впрочем, ничего неожиданного нет. Григория Поженяна можно встретить либо в Переделкино под Москвой, либо в каком-то иностранном порту. Плавающий поэт. На «Азербайджане» в должности дублера старшего помощника, благо, что есть законный диплом мореходки.

— Плаваю. Гляжу на мир. Собираю материал для книжки.

Он тащит меня по палубам судна в столовую команды:

— У нас сегодня на обед роскошный украинский борщ. Такого у вас на «Витязе» и не снилось. И пельмени! Какие пельмени!

Я доедал вторую порцию пельменей, когда по спикеру объявили по-итальянски, по-английски и по-русски — наверное, специально для меня одного, — что через десять минут судно отправляется в рейс. Всем посторонним немедленно покинуть борт.

— Какой ты здесь посторонний? Ты здесь бывалый, — смеется Поженян. — Но, наверное, тебя могут хватиться на «Витязе». Так что прощай!

— До свидания! — говорю я. — В Переделкино. Или?..

— Или где-нибудь в Австралии.

— Как там поется в известной песне?

Он с удовлетворением кивает:

— Помнишь? Неужели еще поют?

— Еще бы! У нас на «Витязе» у молодежи эта песня в самом ходу. Значит, и ты на «Витязе» не посторонний.

Когда «Азербайджан» уходил, многие витязяне собрались на причале — проводить соотечественников. Мы махали руками, нам с борта лайнера отвечали тем же, даже выкрикивали что-то приветственное. Особенно пассажиры-итальянцы. Они любят сентиментальные сцены. На крыле мостика «Азербайджана» я увидел знакомую исполосованную тельняшкой грудь, знакомые казацкие усы, под которыми плыла задорная мальчишеская улыбка. Поженян только на миг поднял руку, прощаясь. Бурное выражение эмоций в минуту прощания морякам не положено, тем более старшему помощнику капитана, пусть даже дублеру.

Недалеко от меня стоял Володя Савельев. Я подошел к нему.

— Видишь, на крыле мостика человека? Не в кителе, а того, крупного, в тельняшке? Так это он написал слова твоей любимой песни.

Володя бросил на меня быстрый взгляд:

— …А за волной волна?..

— Вот-вот! — подтвердил я. — А за волной волна…

Идем по широченному проливу, разделяющему два материка. Налево Европа, направо Африка. Будто входим в ворота нашего прошлого — налево островерхая крутобокая скала Гибралтара, направо округлая, в мягкой шкуре лесов, высвеченная утренним солнцем гора Сьерра-Бульонис. Это и есть Геркулесовы столбы, о которых мы узнавали еще в детстве из первых учебников истории. Наше прошлое, наше настоящее, наше будущее. До Отечества уже рукой подать, именно отсюда начинается наша общая европейская земля, тянется далеко-далеко на восток к скалам Урала, но и за ними простирается на новые тысячи километров все та же единая неделимая твердь континента, только название имеет другое. И в каждом из нас — в нашем облике, образе мышления, обычаях, нравах, в нашей культуре и образованности так или иначе присутствует эта единая, эта неделимая, которая начинается здесь.

Сейчас по левому борту лежат берега древней страны Португалии. Самая западная ее оконечность мыс Кабо да Рока есть самая западная точка Европы и всей Евразии. Я побывал на ней однажды. Наша машина долго пробиралась по извилистой горной дороге, но вот старые придорожные деревья вдруг разом раздвинули свои густые ветви, и нам в лица ударил торжествующий свет океана. На мысу притулился небольшой поселок, поодаль от него возвышалась белая каланча старинного маяка, а у самого берега мы увидели главную здешнюю достопримечательность — невысокий обелиск из потемневшего под дождями камня. Надпись на обелиске подтверждала: здесь самая западная точка континента. Поверх этой надписи на цоколе обелиска несмываемой белой краской размашисто была выведена еще одна надпись: «Смерть фашизму!» Ее буквы поблекли, она была сделана давно, еще в те времена, когда в Португалии властвовал Салазар и власть его распространялась и на Анголу. И все-таки его не побоялись ни здесь, ни в Анголе — как раз в это время Луис прикрепил на стене своей комнаты вырезанную из журнала фотографию русского летчика.