Владимир Кудинов - На разных широтах, долготах...

Спустя некоторое время после возвращения в Сидней Бэннелонг сбежал, но затем стал приходить в поселение белых, каждый раз приводя с собой соплеменников. По распоряжению губернатора на восточном мысу бухты Сидней-Кав для Бэннелонга построили кирпичный дом, а впоследствии присвоили его имя этому месту. Вот вам пример первого сближения европейцев с аборигеном. Сейчас новые времена, жизнь идет вперед. Сейчас много смешанных браков, и, знаете, полукровок сейчас больше, чем чистокровных аборигенов.

Я посмотрел на Джое; видно было, что он расстроился, вспомнив о Бэнпелоиге, да и о своих собратьях по резервации.

«Черт меня дернул задавать вопросы», — мысленно ругал я себя и посмотрел на Фрэнка. Тот как будто задумался и, жуя травинку, смотрел на носки своих полуботинок. Наступившую паузу прервал Тимбери.

— Ладно, — сказал он, — будем надеяться на лучшее будущее.

— Конечно, Джое, — обрадовался Фрэнк. — Сейчас жизнью заправляет новое поколение. Ваша молодежь теперь почти вся грамотная. Некоторые учатся в колледжах и университетах. Пожелаем им всего доброго и успехов в делах и начинаниях.

— Спасибо вам на добром слове, Фрэнк.

— Скажите, Джое, давно ли предки вашего народа живут здесь, на территории штата Новый Южный Уэльс? — задал я последний вопрос.

— Всегда жили. И мои предки, и их. — При этом он сделал широкий жест рукой, как бы обводя ею всю территорию резервации — дома, построенные в ней, и людей, видимых и невидимых в тот момент. — Имя Тимбери известно в этих местах издревле.

И тут Джое, я сказал бы, несколько театрально продекламировал:

— Среди людей бухт и озер и побережья тысяч миль, без ложной скромности скажу, — здесь Тимбери первейшим был. Он первым был в те времена, когда Джеймс Кук в залив приплыл, последний вождь… в той стороне, великим человеком слыл…

Джое закончил читать отрывок, скорее всего из собственного стихотворения, и завершил ответ на мой вопрос словами:

— Мы здесь жилИ, живем и будем жить всегда…

Стрелки часов бежали неумолимо. Пришло время уезжать из Лаперуза. С разрешения Тимбери я сфотографировал его дом, местность, на которой расположена резервация, Джое-младшего, игравшего на диджериду.

Мы попрощались с Джое-старшим у машины, до которой они с сыном проводили нас. Теперь я сел за руль.

Заурчал мотор. Машина тронулась. Последние слова: до свидания, спасибо, приезжайте еще… Прощальные взмахи рук. Вот оба Джое мелькнули в зеркале заднего вида…

На улицах Сиднея начался час пик. Нужно смотреть в оба, но мы делимся впечатлениями.

— Вы знаете, — первым начинает разговор Фрэнк, — как будто ни о чем особенном мы не говорили, но, верите ли, я все время неловко себя чувствовал, всей кожей ощущал какую-то свою вину. Ей-богу, я лично никого из аборигенов никогда не притеснял, не сгонял с родной земли, тем более не охотился на них. Но что-то меня гнетет. Как будто я в чем-то виноват. Во время референдума в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году я без колебаний высказался за предоставление им равных прав, как и девяносто пять процентов остальных «белых» австралийцев. Но, знаете, это мое чувство вины, очевидно, идет от того, что я, человек, родившийся в Австралии, дышащий одним воздухом с аборигенами, долго, очень долго, десятки лет не замечал их. Что это? Слепота? Да, скорее всего духовная слепота. Меня не касается непосредственно — и я не вижу. Не делаю вид, что не вижу, а искренне не вижу. И себя как будто бы не в чем винить…

— Да, — согласился я с Фрэнком. — Вы в чем-то правы… Духовная слепота, «меня не касается»… В общем, моя хата с краю…

Мы плывем в сплошном потоке машин. В Австралии, по статистике, один автомобиль приходится на трех жителей. Для всех этих миллионов машин есть хорошо оборудованные, удобные места — гаражи, стоянки… Только для коренных австралийцев нег места, а если и есть, так в резервациях…

— Осторожно, — говорит Фрэнк, — а то «поцелуемся» с этим оранжевым «Холденом»!

— Не беда, — шучу я, — я же веду не свою, а вашу машину.

Но и за шутками, замолкая время от времени, мы думаем о сегодняшнем визите в Лаперуз.

— Интересно получается: сейчас много говорят об аборигенах, а еще два десятка лет назад, кроме ученых, этнографов, никто и не вспоминал о них…

Я не отвечаю Фрэнку, веду машину и думаю: «Бесспорно, общественное мнение сыграло свою роль. Аборигенов долго „не замечали“, потом заговорили об их культурной ассимиляции с европейцами, а теперь коренные австралийцы борются за свое самоопределение, требуют возврата принадлежащих им земель… Появляется своя интеллигенция — поэты, писатели, художники, общественные деятели. Аборигены совершенно не хотят отказываться от своего самобытного культурного наследия, а развивают его — будь то фольклор, сувениры, картины на коре, настоящие возвращающиеся бумеранги, изготовленные опытными мастерами-умельцами… Да, белое население Австралии медленно, но неотвратимо поворачивается лицом к потомкам тех коренных жителей континента, которые из-за кустов и деревьев взирали на кургузые корабельные пушки, установленные на парусниках белых пришельцев; с этих парусников высадились на берег первые десанты, вооруженные длинными ружьями и пистолетами…

Но в нынешние времена недостаточно только улучшить социальное, экономическое и политическое положение коренных австралийцев, хотя это и немаловажно. Еще важнее отнестись к ним с дружелюбием и предоставить им равные права со всеми гражданами их родины — Австралии».

И, как бы вторя моим мыслям, Фрэнк произносит:

— Давно пора… возвратиться к потомкам…

— Неужели вы никогда не слышали о кэлпи? — спросил меня Майкл Коу.

Мы медленно передвигаемся вдоль кип шерсти, подготовленной для продажи на аукционе в Брисбене.

Его вопрос не возник из «ничего». Мы здесь с восьми утра, и разговоры идут обо всем, что связано с производством шерсти: об овцеводстве, ведущей отрасли хозяйства Австралии, о породах овец, об отличии ферм в увлажненных и в полупустынных зонах.

— Так и не слышали ничего? — снова спрашивает Майкл.

— Знаю, что это порода австралийских пастушеских собак. Как и все овчарки, они помогают в работе с овцами.

— Ну, знаете… А вот именно о кэлпи?

— Все, что знал, уже сказал. И тем исчерпал свои познания.

— Я вам обязательно расскажу о них. Без этих чудо-собак овцы неуправляемы. Представьте, что бы мог сделать фермер и его два-три работника с тысячами овец. Впрочем, отложим разговор до вечера. Пятью минутами тут не обойдешься.

Рабочий день был позади, и в номере гостиницы, подведя итоги закупкам, напоминаю Майклу о его обещании.

— С чего бы начать? — задумчиво произнес он. — Я не бог весть какой рассказчик, но постараюсь изложить все, что знаю о кэлпи. Заранее прошу извинить меня за сухость и краткость. Будь я поэтом, написал бы о кэлпи поэму, но я всего лишь специалист по шерсти.