Генри Мортон - Лондон. Прогулки по столице мира

У дворца имелась и другая роль — пристанища для королевских фавориток. В свое время здесь одновременно проживали две женщины с сомнительной репутацией. Одна из них, мадам де Боклер, была любовницей Якова II, а другая — потрясающе красивая Гортензия Манчини, герцогиня Мазарини — любовницей Карла II. Обеих дам их августейшие покровители скрывали в Сент-Джеймском дворце, где они стали близкими подругами, увлеклись спиритизмом и заключили договор: та, которой выпадет умереть первой, будет призраком являться оставшейся. Спустя несколько лет после смерти герцогиня явилась своей подруге во Сент-Джеймском дворце, и через несколько часов та скончалась. Эта история передавалась из поколения в поколение и подарила дворцу единственного, насколько мне известно, «штатного» призрака.

В какой комнате провел последние три ночи своей жизни Карл I, достоверно не установлено. Пожалуй, Французскую революцию можно было предсказать за век до того, как она произошла, обрати люди внимание на ту жестокость, которой окружен был король в последние часы своей жизни. Лорд Кларендон в одном из вырезанных цензурой фрагментов своего исторического труда описывал, как солдаты из охраны Кромвеля применили к королю силу и как они насмехались, курили и пили в его присутствии, будто находились среди своих товарищей в караульной.

Задолго до того, как появился, хотя бы в воображении, Вест-Энд, на месте, где ныне находятся Сент-Джеймский дворец и Чаринг-Кросс, не было ничего, кроме редких домов и коровников, — и в этой глуши изолировали четырнадцать «прокаженных девушек», помещенных в лепрозорий Святого Иакова. Это богоугодное заведение содержалось на деньги богатых купцов из отдаленного Лондона, шпили которого страдалицы могли видеть из своих окон, выходящих на восток. Стоу говорит, что эти бедные создания жили «целомудренно и честно, служа Господу».

Чтобы поддержать это заведение, Эдуард I в 1290 году пожаловал лепрозорию доходы с ярмарки, проводившейся раз в году и длившейся несколько дней. Начиналась она в канун дня святого Иакова, 24 июля. Это событие, известное под названием ярмарки святого Иакова, постепенно стало одним из наиболее известных карнавалов средневекового Лондона. Каждое лето шуты и жонглеры, коробейники, музыканты, поводыри медведей, крепкие мужчины и толстые женщины — вечные и неизменные участники ярмарок со всего мира раскидывали свои палатки, балаганы и прилавки вокруг лепрозория, давая убогим и несчастным возможность ощутить вкус жизни.

Всякому, кто бродил по рыночным улицам Лондона и посещал такие почтенные места, как ярмарка в Барнете, отлично известно: нет ничего более привычного и более ревностно оберегаемого, чем сохранившееся с незапамятных времен право покупать, продавать и напиваться в определенном месте и в определенное время года. Можно снести дворцы, можно даже с помощью бульдозера сравнять с землей горы, но без разрешения парламента и привлечения полиции нельзя изменить традицию или упразднить старый рынок. Таким образом, на протяжении столетий ярмарка Святого Иакова превращала луга Вестминстера в арену карнавала. Именно она привлекла внимание Генриха VIII к местности вокруг лепрозория. Король решил построить себе охотничий домик, договорился с Итонским колледжем, которому принадлежала эта территория, — точнее, выменял ее у колледжа на другую недвижимость. Вместе с территорией Генрих получил и прокаженных. Лепрозорий снесли, прокаженных взяли на королевское содержание, а Генрих обрел свой домик. Так, собственно, и возник «наш двор в Сент-Джеймсе».

История ярмарки также весьма интересна. Генрих VIII не предпринимал попыток разогнать толпу, которая каждое лето собиралась за воротами его охотничьего домика, но когда этот домик стал королевским дворцом, ярмарка превратилась в помеху. Во время чумы Карл II решил перенести ярмарку за рынок Сент-Джеймс, чуть в сторону от Хэймаркет. Потом и эта территория начала застраиваться, поэтому ярмарке пришлось переехать еще дальше на запад, на Брукфилдские пустоши севернее Пиккадилли, через которые протекал ручей Тайберн. В 1688 году Яков II скрепил государственной печатью Англии указ о проведении в этом месте ежегодной майской ярмарки.

Так появился Мэйфэр.

Англичане всегда нежно любили природу. Уменьшили ли эту любовь испытания войны, когда землевладельцам приходилось выполнять обязанности, которые прежде лежали на слугах, жить в подвалах загородных домов, в садовых домиках и даже во времянках, — время покажет. Горожане, однако, продолжают сентиментально наслаждаться живописными сельскими ландшафтами и прелестями деревенской жизни, как когда-то их предки, и не упускают ни единой возможности съездить за город.

Удивительно ли, что проявления подобных черт национального характера нашли свое отражение в облике Лондона? Что такое лондонская площадь, как не кусочек сельской местности, захваченный и окруженный городом? Что такое оконный ящик с цветами, как не площадь в миниатюре, небольшой кусочек сельского ландшафта на подоконнике, попытка оживить и освежить тусклые улицы напоминанием о сельских красотах?

Конечно, больше всего проявлений сельской жизни в парках. Лондонские парки отличаются от тщательно распланированных континентальных парков так, как Баркли-сквер отличается от римской Площади Испании. Наши парки — это сельская Англия, сохранившаяся в Лондоне. Это напоминание о любви Лондона к сельским пейзажам. Отнюдь не многолетние усилия садовых архитекторов придали нашим паркам нынешнюю совершенную, естественную красоту, — они всегда были такими. И любые попытки придать им некую определенную форму будут с негодованием отвергнуты.

Наиболее известными и популярными являются королевские парки, их три: Грин-парк, Сент-Джеймский парк, а также Гайд-парк и Кенсингтонские сады; они занимают площадь около девяти сотен акров. Любознательному иностранцу, изучающему Лондон и его жителей, может показаться странным, что парки, называемые «королевскими», доступнее для широкой публики всех прочих лондонских парков. Так повелось со времен Реставрации. До того монархи считали королевские парки своей частной собственностью, однако, начиная с Карла II, они не смели уже на это и надеяться. Хорошо известен ответ сэра Роберта Уолпола королеве Каролине, поинтересовавшейся, сколько будет стоить присоединение части парка к королевскому саду: «Всего три короны, мадам», — разумея не монету, а монаршие венцы.

Королевские парки — все, что осталось от охотничьих угодий предыдущих правителей. Генрих VIII мог охотиться на оленя, гнать зайца или выпускать своих соколов на пространстве от Вестминстера до Хэмпстед-Хит. Любопытно, что его величество, попуская охотиться на этих хорошо охраняемых территориях, закрепляло тем самым за грядущими поколениями лондонцев право устраивать пикники под сенью дубов, играть в крикет на зеленых лужайках, плавать или кататься на лодках по озеру Серпентайн. Правительство Кромвеля продало королевские парки частным лицам, но после возвращения Карла II на престол эти лица лишились права собственности, а парки вернулись в королевское достояние. Именно при Карле II парки приобрели свое современное назначение — служить территорией для отдыха и развлечений. В ту пору карет и наемных экипажей было достаточно; по свидетельству Сэмюэля Пипса, ни для обычных горожан, ни для придворных из Вест-Энда не составляло большого труда добраться до Сент-Джеймского парка или Гайд-парка — чтобы поглазеть на гуляющих или просто посидеть на зеленой траве (эта привычка была свойственна лондонцам всегда).