Герман Волков - Вексель Билибина

Откуда оно, это золото? С материка не повезут? Нет. С Колымы? Когда в 1921 году хозяйничал в Оле со своей бандой есаул Бочкарев, то ведь и он своему начальству во Владивосток с похвальбой сообщал: «Сижу на золоте и одеваюсь мехами».

При бочкаревщине и объявился в Оле рязанский мужик Филипп Поликарпов. Внушительный, сильный, волевой, он рассказал бочкаревцу, поручику Авдюшеву, все, что слышал о колымском золоте, и на деньги Авдюшева забрал в ольской лавке Олафа Свенсона 10 кулей муки, 13 фунтов кирпичного чая, 28 фунтов табаку, 5 фунтов мыла, 3 фунта свечей, 8 фунтов сухих овощей, 3 рубашки, 3 карандаша, топор, лопату, ножницы, гвозди, порох, дробь и еще кое-что по мелочи — всего на 464 рубля. Все это, как было сказано в торговой книге, пошло «на золотые работы». И отправился Поликарпов с Сафейкой в верховья Буюнды, где когда-то ходили Розенфельд и Бориска. Вышли по крепкому насту ранней весной 1923 года, вернулись осенью, но с пустыми руками. Пришлось бы неудачникам неизвестно чем расплачиваться с бочкаревцами, но до их возвращения с бочкаревщиной было покончено.

На Охотском побережье установилась Советская власть. Новым председателем Ольского ревкома был назначен Иван Бовыкин, а соседнего, Ямского — Михаил Канов. Они тоже пеклись о золоте и в двадцать четвертом году организовали Ольско-Ямскую трудовую горнопромышленную артель.

Было это в сентябре, когда вновь вернулся из тайги и снова с пустыми руками Филипп Поликарпов. Золота не принес, но рассказал, что, когда возвращался, в верховьях одной речки зацепился за знаки, а найти настоящее золото не хватило сил. Ревкомовцы и решили, что Поликарпов на следующий год поведет на эту речку трудовую артель, но крепкий мужик зацинговал.

И только лишь в двадцать шестом году Поликарпов, Канов, Бовыкин и Гайфуллин, забрав в ольской кооперативной лавке продуктов на две тысячи рублей, пошли на Колыму. Там, на Среднекане, до оттепели били шурфы, но все они оказались пустыми. Спустились ниже, до неведомого безымянного ключа, и здесь-то Поликарпов, опробуя щетку — каменистый сланцевый берег у самого устья, — вымыл шесть крупных золотинок. С этими золотниками артель снарядила Поликарпова в Охотск для переговоров с уполномоченным Дальгосторга Миндалевичем.

В начале 1927 года Поликарпов вновь собрал артель и опять пробрался на тот же ключ, названный Безымянным. Артель проработала до ноября, намыла более двух фунтов и возвратилась в Олу. Здесь Поликарпов встретился со своим приятелем по Охотску заведующим факторией Швецовым, а через него — с Лежавой-Мюратом, с которым начал переговоры. Вместе они и выехали в Охотск. От той зеленой бутылочки с двумя фунтами желтого металла и вспыхнула золотая лихорадка, которую Мюрат пытался пригасить.

Из Охотска в Олу вышла по зимней тропе артель американцев, забредших сюда с Аляски. Бовыкин и Канов сбили артель в самой Оле. С первым рейсом, на пароходе «Кван-Фо», держала путь в Олу артель из Хабаровска. Из Охотска рвались на Колыму еще триста человек… Триста человек Лежава-Мюрат удержал, но одна артель тайком, под туманом, на вельботе пронырнула в Олу, обменяла у якута Александрова вельбот на лошадей и двинулась в тайгу…

Юркие матросы в ярко-желтых комбинезонах за какие-нибудь десять минут — но и они показались Билибину часом — подогнали шлюпку к берегу.

Наконец-то Юрий Александрович, Раковский и Седалищев ступили на обетованную землю. По невысокому пологому бережку, усыпанному звончатой галькой, они взбежали наверх и увидели — теперь уже не как мираж, а совсем рядом серенькие бревенчатые домики, а еще ближе — кособокие низенькие срубы с плоскими крышами — летники, и здесь же — вешала из жердей, унизанные пластанной рыбой. Она даже в эту белую ночь сверкала серебром чешуи и горела рубином красного мяса. Над вешалами высились страшные чучела с обвислыми тряпками, но смотреть было на них весело, как на петрушек, — их и вороны не боялись в безветрие.

Когда подошли поближе, с летников взметнулась туча ворон и затмила белое перламутровое небо, а из-под вешал выскочила свора собак.

— Ну, догоры! Обетованная ольская землица встречает нас вороньим граем и собачьим лаем! Ура!!! Вперед! — весело воскликнул Билибин.

— Ура-а-а!!! — озорно подхватили Серега и Миша.

Но скоро их благодушию наступил конец. Крепкие на ногах, с зубастыми волчьими пастями, лайки с остервенением закружились вокруг пришельцев. Сбивая друг друга, брызгая желтой слюной, они даже грызлись между собой, будто заранее делили добычу.

— Ну и псы, как у Джека Лондона! — Билибин демонстративно вскинул свою огненную, как факел, бороду и двинулся напрямик.

— Ружье надо было взять, ружье надо было взять, — твердил Седалищев.

Он пытался образумить собак, обращался к ним и по-якутски, и по-русски, но они не понимали ни того, ни другого, и тогда Миша прижался к Билибину так, что наступал на пятки, и опять отчаянно запричитал:

— Ружье надо было взять… Ружье…

Раковский шел последним, прикрывал их с тыла.

Дошли до первых изб. Стояли они — не поймешь как: то ли передом, то ли задом, не по-русски, и разбросаны и там и сям. Были эти избы чуть-чуть поскладнее летников: рублены из лиственницы; но вокруг ни загородочки, ни палисадничка, ни грядки, ни деревца — голо, плешиво, лишь галька поблескивает, да торчат колья с перекладинами, а к ним привязаны собаки.

Привязанные — еще злее бродячих: летом, чтоб не жирели, их почти не кормят. И, завидев людей, да еще незнакомых, они тоже рвутся с привязи…

Сначала надеялись, что на собачий лай выйдут люди и отгонят зверье, но ни в дверях, ни в окнах ни первых изб, ни других, к которым подходили, никто не маячил.

— Дрыхнут все, — сменил свой отчаянный напев на другой Миша Седалищев и опять: — Ружье надо было взять…

А собачье окружение все теснее. И все пуще наглела рослая настырная псина волчьей масти. Она уже на сапоги Билибина брызгала слюной, оскалив клыкастую пасть…

— Эх, ружье не взяли! — не выдержал и Билибин. — И в руках ничего!..

И тут, как по заказу, грянул выстрел. И этот самый настырный волкодав, взметнувшись дугой и сверкнув гранатовым глазом, хлопнулся оземь, распластавшись у самых ног Юрия Александровича. Бродячие собаки кинулись врассыпную, а привязанные прижались к земле.

Билибин, Раковский и Седалищев оглянулись.

К ним подходили двое. Один — долговязый, будто на ходулях, в мешковатом, болтающемся пиджаке. Другой — милиционер, — в новенькой тесноватой форме, со сверкающей кокардой на суконной фуражке, с блестящим кожаным ремнем и в маленьких, словно с дамской ножки, юфтовых сапожках, тоже, вероятно, тесноватых, потому что шел он, как балерина на пуантах.