Н. Бобылев - В устьях и в море

– Здравствуйте, Ѳедоръ Петровичъ! Я было давеча заходилъ къ вамъ, да вы, сказали, на плотъ прошли.

– Здравствуйте, Петръ Васильевичъ. Дѣло что-ли было какое?

– Да, вотъ хотѣлъ спросить, кожаны и бахилы [42] выдаватъ што-ли этимъ лѣшимъ, прости Господи! кивнулъ онъ на стоявшихъ въ дверяхъ и улыбавшихся киргизъ. Да вотъ еще что, старыхъ брать не хотятъ – всѣ новыхъ просятъ, а гдѣ ихъ новыхъ-то имъ набраться.

– Это что еще за глупости! что даютъ, то и бери, строго обратился надзиратель къ народу. – Всякій чортъ, туда-же, умничаетъ. Вотъ я посмотрю, какъ брать не станутъ! И охота вамъ съ ними толковать, Петръ Васильевичъ. Ишь, старое! Щеголя какіе проявились?… Въ морѣ-то!

– Да развѣ сговоришь съ этимъ окаяннымъ народомъ? Ты свое, а онъ свое!

– А вотъ, кто не возмьетъ, тому совсѣмъ не давать – пусть мокнетъ собакой.

Въ толпѣ киргизъ послышался глухой ропотъ.

– Что тамъ еще?!.. обернулся надзиратель.

– Мы, Ѳедоръ Петровишъ, только больно плохой не беремъ. Въ воду ходишь – вездѣ вода идетъ, замѣтилъ какой-то киргизъ посмышленѣй. – Время осенный, самъ знаешь – сушиться гдѣ будемъ?

– А вы, Петръ Васильевичъ, больно плохихъ-то не давайте.

– Чего плохихъ – чиненные даю. Зачѣмъ же бахильщика-то [43] держимъ?

– Да, кстати, что Сидорка-то перечинилъ товаръ [44] что-ли?

– Куда!.. можно положиться на этотъ народецъ. И гдѣ это выкапываютъ ихъ въ Астрахани. Протухъ весь водкой-то.

– Какъ, да вѣдь онъ не пилъ?

– Не пьетъ пускай, да давно-ли – часъ со днемъ… много тутъ одинъ-то начинитъ. Какъ-же, бахилы-то выдавать что-ли?

– Да, да, выдайте, только прежде подѣлите по ровну на каждый неводъ, сколько новыхъ, сколько старыхъ. Пусть мажутъ хорошенько – смолы жалѣть нечего, товаръ цѣлѣе будетъ. Да вотъ что, ребята, обратился надзиратель въ киргизамъ, кого я увижу въ бахилахъ или кожанахъ здѣсь, на промыслѣ, до выхода въ море – штрафъ запишу, такъ и знайте.

– Ладна, хорошо, ладна – слышимъ! заговорила толпа.

Надзиратель взялъ отъ стѣны сложенный деревянный стулъ, встряхнулъ и раздвинулъ его въ видѣ буквы иксъ и усѣлся около стола, въ прохладной тиши полутемнаго амбара. Матеріальный началъ отсчитывать кожаны, полукожаны, бахилы, полубахилы и поршни.

– На четыре комплекта выдавать? обратился онъ къ надзирателю.

– Да, на четыре. Перваго числа всѣ выпустимъ. [45] Да что рыбницы всѣ на водѣ? спросилъ надзиратель у киргизъ.

– Вся тащилъ, Педоръ Петровишъ, вся, – и неводникъ-то тащилъ.

– Ну, ну.

– Эй, кто у васъ десятники-то? выходите. Эй вы, бритыя башки, чего стоите! вскрикнулъ матеріальный.

Киргизы переглянулись, улыбаясь, и трое изъ нихъ выдвинулись впередъ.

– А четвертый, подохъ штоль?

– Придетъ, – своя рыбница кончаетъ – придетъ, послышалось въ толпѣ.

– Ну, ну, ладно. Берите вы трое. Киргизы десятники стали отсчитывать полувожаны и полубахилы.

– Мажьте вотъ, кивнулъ Петръ Васильевичъ на чугунный десяточный [46] котелъ, передавая его киргизамъ. Котелъ былъ полонъ черною глянцевитой не очень густою смолой. – Мажь хорошенько; смола понадобится – еще налью. Киргизы вытащили котелъ наружу и началась мазка. Отъ дверей отхлынули.

– Петръ, показался вновь одинъ изъ десятниковъ, продовольствіе давай пожалста. Три человѣкъ новый пришолъ.

– По первое число, – на три дня, значитъ? сообразилъ матеріальный, отвѣсивъ на троихъ двадцать семь фунтовъ хлѣба.

Потомъ онъ зачерпнулъ изъ холстоваго грубаго мѣшка небольшой ковшъ пшеничной муки низкаго сорта.

– Эй вы, во что вамъ?

Киргизы подали мѣшокъ изъ подъ муки и Петръ Васильевичъ отсыпалъ имъ по три ковша каждому, то есть всего девять ковшей.

– А чаю черезъ три дня дамъ, а то и всего-то восмуха каждому на мѣсяцъ полагается, перваго числа, кстати, дамъ!

– Ну, ну што тутъ, заговорили киргизы, три дня съ нами пьетъ, – што тутъ!

– То-то. Съ перваго числа въ море продовольствіе берете.

Киргизы отошли, въ дверяхъ появился кормщикъ Елисѣевъ.

– Ты что?

– Продовольствіе въ дорогу.

– Пшена возмешь, что ли?

– Хошь пшена давай, чаю полдоски.

– Къ чему полдоски-то. Четверти хватитъ.

– Не съѣмъ чай! Останется – привезу, а то въ Астрахани еще контору безпокоить. Брань одна.

– Еще чего? спросилъ матеріальный, отпиливая полдоски зеленаго кирпичнаго чая.

– Калача, хлѣба, свѣчей фунтъ, спицъ! Да табаку третьяго сорта за мой счетъ запиши два картуза.

– Ладно! Матеріальный отпуститъ требуемое.

Внутренность матеріальнаго амбара и въ особенности его содержимое трудно поддавалось наблюденію, какъ по полумраку, царствовавшему тамъ, такъ и по разнообразію и хаосу предметовъ, наполнявшихъ амбаръ. Единственное маленькое оконце съ желѣзною. рѣшеткою плохо освѣщало огромное помѣщеніе амбара. Направо отъ двери находился широкій прилавокъ съ вѣсами, укрѣпленными въ немъ и желтыми мѣдными чашками ихъ, прежде всего бросавшимися въ глаза. Вообще, внутренность амбара представляла что-то среднее между желѣзной, скобяной и пеньковой лавкою, такъ много было здѣсь ножей, топоровъ, пилъ, косъ, желѣзныхъ лопатъ и всевозможной металлической мелочи, начиная съ бондарнаго гвоздя до приспособленій для лова и оснастки судовъ. На полу лежали туго скрученные канаты и веревки въ видѣ пеньковыхъ цилиндровъ и кучи неводнаго провяза [47] и сѣтей. Ловецкая рыболовная снасть была накидана пеньковой горою. Уда стояла въ кулькахъ около. Мѣшки съ мукою, ящики съ чаемъ, кожевенный товаръ, ведра, чашки, коробья съ ложками, лопаты, метлы и многое множество предметовъ, необходимыхъ для ватаги, выглядывали здѣсь и тамъ, не давая взгляду привести своихъ впечатлѣній въ какой-нибудь порядокъ. Большіе желѣзные вѣсы висѣли на перекладинѣ противъ двери.

Петръ Васильевичъ, удовлетворивъ киргизъ и Елисѣева, подсѣлъ къ столику и сталъ вписывать выдачу матеріаловъ, а надзиратель, отдохнувъ и простывъ отъ жары, на минуту направился въ своему домику, выходившему окнами къ свѣтлой полосѣ прорана, хотя онъ и стоялъ въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ него.

Между тѣмъ, похилилъ вѣтерокъ и вскорѣ по прорану забѣлѣли паруса ловецкихъ лодокъ, подвигавшихся со стороны моря.

У правыхъ дверей плота стояла рыбница Елисѣева и грузилась кружкомъ, котораго небольшая куча лежала на плоту и перебагривалась [48] на приплотокъ. Оттуда киргизята брали кусокъ, укладывали въ рыбницу. Киргизъ, помощникъ Елисѣева, считалъ кусокъ и мѣтилъ счетъ на биркѣ, звѣнья тѣла особо, а башки и махалки особо [49] . Казалаки подвозили рыбу и сваливали ее на плоту.

Вскорѣ къ плоту стали подходить лодки одна за другою. Съ рыбою повторялась та же операція, что и у Ильенкова. Рыба раздѣлывалась, вѣшалась и вписывалась въ журналъ и въ рубежи ловцовъ. Народъ прибывалъ, слышались шумъ голосовъ, хохотъ, говоръ и брань. Собравшіеся ловцы, дѣйствительно, загалдили, зачѣмъ Ильенковъ ходилъ въ ночную въ море. Привозы вообще были не изобильны, – многіе приходили вовсе безъ рыбы. Когда узнали о рыбѣ, привезенной Ильенковымъ, начался ропотъ и упреки – зачѣмъ съ вечера ходилъ въ море.