Николай Ловцов - В горах Северного Урала

Проходит еще час. Я напрягаю память, стараюсь припомнить, найти знакомые арки, колонны, узоры свода — и везде все одинаково. Мне неожиданно стало страшно, жутко, ведь я не могу ориентироваться. Вот сейчас я не знаю, были ли мы в этом коридоре, зале. Мой фонарь шарит по низу. Я указываю на землю моему спутнику. Ведь мы как-будто идем обратно, а на мокрой глинистой почве нет отпечатков наших ног. Видимо мы зашли в одно из многочисленных ответвлений пещеры. Фонарем мы освещаем зал, осматриваем почву за сталагмитами — никаких признаков человеческого посещения. Вот мелькает гладь подземного озера, оно какой-то странной формы, длинное, со множеством заливов и размером много больше тех, которые мы встречали до сего времени.

— Заворачивай обратно, — не та дорога…

Я послушно поворачиваю. По своим следам мы выбираемся к узенькому проходу с аркой. От этого прохода мы, видимо, и повернули. Находим старые следы, шагаем по ним… Из-за угла, из мрака какой-то ниши вылетают две летучие мыши. Они кувыркаются в свете моего фонаря, ныряют во мрак, снова появляются. Они, видимо, встревожены необыкновенным светом электрического накала, для них он ослепителен, ярче солнца.

— Выход близко, — бодро бросает Качур.

Но выхода опять нет. Мы снова у озера с заливами, мы опять на этом проклятом ответвлении.

Шагаем еще раз к арке, по пути делаем заметки на сталагмитах, у многих обламываем вершины — они остаются сзади, напоминают инвалидов. Сюда к ним мы уже не вернемся, эти известковые култышки порукой.

В лицо пахнуло ветром. В глубине, за нашими спинами он завыл, завизжал, замер. Теперь мы шагаем бодрее, сквозняк, наверняка, дует из выхода. Ноги вязнут в грязи, а вот почва повышается, суше. Ба, мертвая жаба!

— Гляди, гляди, ведь, я ее ухлопал недалеко от входа. А вон след моего каблука.

Луч моего фонаря нащупывает обертки от папирос, Качур становится перед ними и качает головой.

— Взаправду мы здесь бывали. Я тебя говорю, слушай: заплутаться здесь мы не можем, а вот пробродить могли бы. Ну, теперь скоро ужин…

И Качур так начинает вышагивать, что я еле поспеваю за ним. Наконец где-то он поворачивает, исчезает. Я с недоумением его ищу. В стороне мелькает огонь шахтерки. Я спешу к нему. Качур кричит:

— Лезь, я уже скоро дома…

Я падаю на колени и, как огнепоклонник, ползу по узкому горлу выхода к свету. Но однако куда же Качур меня ведет — света нет? Отстать я боюсь и тревожно спрашиваю:

— Качур, мы опять не туда попали…

Мой голос глохнет. Свежо, обдувает теплым ветерком. Я нажимаю кнопку фонаря, передо мной вырастают мягкие ветви уральских пихт.

— Да вставай же ты, какой право смешной, что зверь с огнем.

Я растерянно задираю голову. Где я? Все еще но могу сообразить, что из пещеры мы уже выползли.

— Вставай, говорю, вставай, — трясет меня за плечи Качур.

Я медленно поднимаюсь, Качур достает папиросы, дает мне, закуривает.

— Вишь, как тебя пещера обделала, чего ты, как очумелый.

— Понимаешь, день был, жарко, солнце, — растерянно бормочу я.

— Ты вон про что. Ну, брат, на часы взгляни. Ночь сейчас на дворе, и там в пещере ночь была, она тебя за мозги и тряхнула. Шагаем к Кизелу, дорога не ближняя.

Я смотрю на часы. Стрелки стоят на одиннадцати. Вон оно что.

— Ну, спасибо, Качур, — я громко смеюсь, и мы торопливо идем к копям.