Тим Северин - Острова пряностей

Как ни странно, сам Дарвин, прочитав в «Журнале по естествознанию» статью, написанную Уоллесом на Сараваке, не сумел по достоинству ее оценить — хотя дарвиновский экземпляр этого журнала сохранился до сих пор. Напротив одного из перечисленных Уоллесом «десяти фактов» стоит пометка «Неужели это так?». Когда Уоллес изобразил процесс эволюции как дерево, тянущееся вверх и выпускающее ветви в стороны, Дарвин свысока отметил: «Использует мое сравнение с деревом». Он в целом не придал значения этой статье, решив, что «в ней нет ничего нового». Однако Саравакский закон, как в конце концов стали называть гипотезу Уоллеса, внес важный вклад в теорию эволюции путем естественного отбора [13] На основании черновиков книги Ч. Дарвина американский ученый Дж. Л. Брукс предположил, что Дарвин все-таки возвращался к саравакской статье Уоллеса и позаимствовал оттуда идеи для собственного объяснения теории дивергенции видов. .

Теперь между Дарвином и Уоллесом установились отношения, которые иногда возникают между почтенным университетским профессором и наиболее одаренным учеником-студентом. С одной стороны — огромная масса знаний, годы исследований, профессиональная репутация, высокое положение в ученом мире и возможности воздействия на будущность своего подопечного. С другой — уважение к старшему, готовность уступать, но также и оригинальность мышления, возможно, результат того, что Уоллес был самоучкой, или того, что в это время он занимался непосредственной полевой работой. Подобный расклад часто ведет к тому, что старший игнорирует вклад младшего, или — еще хуже — пользуется плодами его усилий. Конечно, фактически Дарвин и Уоллес не были парой «профессор — ученик»; это были два независимых человека, большую часть времени разделенные огромным расстоянием и — что, вероятно, более существенно — социальной пропастью: к трудам Уоллеса вряд ли отнеслись бы с таким же вниманием, как к работам Дарвина.

Дарвин мог занимать весьма покровительственную позицию, когда речь заходила о чужаках вроде Уоллеса и других, менее квалифицированных исследователях. Он вложил столько труда и потратил столько времени на изучение эволюции видов, что постепенно стал рассматривать эту область науки как свое частное владение и принимать все возможные меры к тому, чтобы границы этих владений не нарушались. Когда ученый мир оставил саравакскую статью практически без внимания, Уоллес имел неосторожность написать Дарвину и спросить, читал ли он ее и что о ней думает. Дарвин начал мягко и любезно: «Я хорошо вижу, что у нас сходные мысли и что мы пришли к сходным, до некоторой степени, заключениям». Но затем он недвусмысленно выступил в защиту своих завоеваний: «Этим летом исполнилось двадцать лет (!) с того момента, как я открыл свою первую тетрадь, куда вписывал свои соображения по вопросу дивергенции видов… Сейчас я готовлю к публикации работу, но тема столь обширна, что… вероятно, я смогу ее опубликовать не ранее чем через два года… На самом деле невозможно объяснить мои воззрения в рамках одного письма… Но у меня имеется четкая и вполне определенная идея — насколько она соответствует действительности, не мне судить». В этом весь Дарвин. Он указывал Уоллесу на то, что он, Дарвин, работал над вопросом о теории эволюции гораздо дольше, чем этот молодой человек, что он знает об этом предмете гораздо больше, но не собирается рассказывать, что именно, и что планирует в скором времени опубликовать свою теорию. Смысл заключался в том, что Уоллесу нужно подождать, когда до него дойдет очередь.

Можно себе представить, какое потрясение испытал Дарвин, когда из Тернате прибыла новая статья Уоллеса. Дарвин был в шоке. Здесь, на нескольких страницах, излагалась фактически вся теория эволюции, которую он пытался сформулировать в течение стольких лет. Дарвин сразу же понял, что далее игнорировать или замалчивать существование молодого натуралиста-самоучки невозможно. Он не мог предполагать, что Уоллес позаимствовал какие-либо из его идей, так как тот находился на краю света, за пределами цивилизации, и в его распоряжении была лишь дюжина книг.

Также он не мог скрыть факт получения письма из Тернате, так как Уоллес вскоре должен был послать свою статью друзьям вроде Бейтса.

Дарвином овладели противоречивые чувства — жалость к себе, благородные намерения и ужас. Кроме того, он плохо себя чувствовал — с ним случился очередной приступ таинственной болезни, которую он, возможно, заработал во время путешествий по Южной Америке; члены его семьи также в это время болели. Год за годом Дарвин собирался опубликовать свою теорию эволюции, но не делал этого — из-за опасения показаться вольнодумцем перед своими друзьями, почитавшими церковь, или быть уличенным в мелких фактических ошибках. Сейчас у него был выбор — либо уступить Уоллесу право и риск первым представить теорию естественного отбора, либо наконец преодолеть страхи, сомнения и навязчивую скрытность и вынести свои труды на суд публики.

Усложняло проблему то, что Дарвин не успел дописать «большую книгу» по эволюции, и на самом деле у него не было готовых к публикации материалов. Он так глубоко завернулся в кокон своих дел и проблем, исследований, раздумий, плохого самочувствия и комфортной жизни, что перестал понимать, что кому-то другому могут прийти в голову те же идеи.

Он отправил статью Уоллеса, о чем тот и просил, своему другу и доверенному лицу сэру Чарльзу Лайеллу. При этом он удостоверился, что Лайелл понимает — если статья будет напечатана, это фактически обесценит всю проделанную Дарвином работу. Для этого он объявил Лайеллу, что готов опубликовать статью Уоллеса в любом издании, которое порекомендует Лайелл, даже если это будет означать, что «ценность моей работы, какова бы она ни была ранее, будет сведена к нулю». Лайелл понял ситуацию. Дело в том, что он уже предупреждал Дарвина, что кто-либо — тот же Уоллес — может опередить его и сам выступить с идеей естественного отбора. Теперь Лайелл проконсультировался с Гукером, и эти два могущественных светила британской науки решили, что если Дарвин желает опубликовать краткий обзор своих идей, тогда они организуют все таким образом, чтобы работы Дарвина и Уоллеса появились вместе и первенство Дарвина было официально признано.

Дарвин согласился на такой план, но ясно чувствовал — что-то не так; ведь со стороны это могло выглядеть так, будто он пользуется отсутствием Уоллеса, находящегося за девять тысяч километров от Лондона. Он согласился составить «…обзор своих идей примерно на десяти страницах».

«Но, — писал он, — я не могу убедить себя, что действую честно… я бы предпочел сжечь все свои книги, чем дать основания ему (Уоллесу) или кому-либо другому заподозрить меня в низких побуждениях».