Тим Северин - Острова пряностей

Главный бугийский кораблестроитель, хаджи, совершивший паломничество в Мекку, проходил мимо, «величественно неся на голове яркий тюрбан и подметая за собой землю шлейфом из зеленого шелка», в сопровождении двух мальчиков, несущих за ним коробки с листьями бетеля и лаймами. Даже описывая не слишком приятных представителей местного населения, Уоллес не терял чувства юмора. В одной из деревень в глубине острова Ару жители погрязли в пьянстве и безделье. Они жили в основном на выручку от продажи сахарного тростника, к которому питали неутолимую страсть, так что, когда бы Уоллес ни входил в их дома, он находил «троих или четверых туземцев со стволом сахарного тростника в одной руке и ножом в другой, с корзиной между ног — они рубили, обрезали, жевали и заполняли корзину кусками тростника так же прилежно и настойчиво, как голодная корова, жующая траву, или гусеница, поедающая листья».

Наблюдая за местными жителями, Уоллес припомнил, как несколько лет назад в Лондоне посетил выставку, где на обозрение любопытной публики были выставлены несколько привезенных из дальних стран зулу и ацтеков. Теперь роли поменялись — это он возбуждал интерес публики, он был объектом любопытных взглядов и расспросов местных жителей, которые, естественно, хотели знать, зачем, например, он складывает мертвых птиц в коробки. Наиболее хитроумным объяснением, предложенным туземцами, было то, что Уоллес собирается делать из них лекарства. Согласно другой версии, Уоллес хотел оживить птиц, вернувшись домой. Для любого человека, не знакомого с работой и привычками натуралиста, его поведение выглядело весьма странным. На острове Ломбок он как-то прогуливался по дороге и вдруг остановился и застыл как вкопанный на полчаса, время от времени издавая серии звуков, имитирующих пение земляного дрозда, чтобы выманить эту птицу из подлеска. Будучи на острове Тимор, он неосмотрительно остановился под деревом, на которое полез человек для сбора меда диких пчел. Ему было интересно, как собирателю меда удается переносить укусы разгневанных насекомых — но тут несколько пчел накинулись на самого Уоллеса. Он обратился в бегство, но пчелы забрались в его волосы, когда он отмахивался от них сачком для ловли бабочек, и тогда он остановился, чтобы вытащить пчел и использовать их для пополнения своей коллекции. В отдаленных деревнях он часами бродил по окрестностям с мертвыми жуками, круглыми бумажными ярлычками и булавками, вызывая удивление людей, никогда прежде не видевших булавок. Они сочли, что это какие-то неправильные иголки — без ушка — и что англичанин, конечно, просто сумасшедший.

Уоллес предпочитал быть объектом любопытства и отвечать на вопросы туземцев, чем выглядеть в их глазах чужаком и чуть ли не пришельцем из потустороннего мира. Самый неприятный случай произошел с ним на Сулавеси, в небольшой деревне, где до него вряд ли бывали европейцы, а он не мог объяснить, чем занимается, поскольку никто здесь не говорил на малайском. «Одним из самых неприятных следствий этого было то, что я вызывал у людей такой же ужас, как и у животных. Куда бы я ни направлялся, собаки начинали лаять, дети визжали, женщины разбегались в стороны, а мужчины смотрели на меня так, словно я был каким-то странным и ужасным чудовищем-людоедом». Вьючные лошади шарахались в стороны и стремглав уносились в джунгли. Даже буйволы, обычно флегматичные, поворачивали головы и вперяли в него свои взоры; если он подходил ближе, они разворачивались и удирали, срывая привязь и топча все препятствия на своем пути. Бедному Уоллесу приходилось прятаться и скрываться, как только он замечал кого-либо, или украдкой пробираться по безлюдным закоулкам поселка. Если он неожиданно встречался с местными обитателями у деревенского колодца или с детьми, купающимися в речке, те вскрикивали и в ужасе разбегались. Это повторялось изо дня в день, и было «очень неприятно для человека, которому не нравится, когда его боятся и не любят».

На самом деле Уоллесу обычно очень хорошо удавалось завоевать доверие незнакомцев. Он позволял им пощупать свои очки с толстыми стеклами и однажды на Бакане, когда какие-то зеваки заинтересовались его карманным увеличительным стеклом, закрепил устройство в куске дерева, чтобы зафиксировать фокусное расстояние, и вручил инструмент интересующимся, вместе с жучком как объектом исследования, — для ознакомления с принципом работы. «Их удивлению не было предела. Кто-то сказал, что жук на самом деле метровой длины; другие просто перепугались и в конце концов выронили стекло». Уоллес не сильно расстраивался, когда оказывался объектом надувательства со стороны местных ловкачей, к Он заплатил втридорога рыбаку с острова Ару за двух морских улиток, которых хотел съесть, чтобы понять, какие они на вкус. Рыбак принял оплату в виде пачек табака и, увидев, сколько ему переплатили, не смог скрыть довольной улыбки. Он показал большую пригоршню табака своим товарищам и «ухмылялся, гримасничал и тихонько посмеивался, так что его чувства были вполне понятны». Уоллес не обиделся. Он расценил этот эпизод как еще один пример различий между более экспрессивными «папуасами» Островов пряностей и спокойными, сдержанными малайцами.

Это антропологическое наблюдение подкрепило его идею о том, что линии, разделяющие зоны влияния природного мира Азии и Австралии, проходят по архипелагу с севера на юг. Что касается населения, Уоллес провел разделительную линию между островами Флорес и Сумбава на юге, через Моллукский архипелаг и далее к востоку Филиппин. С одной стороны обитали малайцы, прибывшие сюда из Азии; с другой — папуасы с востока. Они сильно различались, как утверждал Уоллес, по своему внешнему виду и по культуре. Уоллес предположил, что аналогичный водораздел существует чуть дальше к западу и разделяет наземных животных, птиц и насекомых австралийского и азиатского происхождения. Конечно, частенько эти зоны перекрывались, и виды, принадлежащие одной зоне, перемешивались с видами из другой зоны; больше всего вопросов возникало в связи с островом Сулавеси. К какой зоологической зоне принадлежал этот странной формы остров: к азиатской или австралийской? Уоллес никогда не стремился к излишней категоричности и был склонен считать Сулавеси промежуточной территорией между двумя зонами. Его концепция вскоре оформилась с такой степенью точности, на какую он никогда не претендовал: она стала называться «линией Уоллеса», и любимым занятием многих поколений биологов сделалось уточнение этого теоретического разделения и передвижение граничной линии по мере поступления новых данных. Утратив свои позиции в начале XX столетия, теория Уоллеса о разграничении зон снова получила подтверждение в 1950-х годах, когда новые исследования расположения тектонических плит показали, что линия Уоллеса приблизительно совпадает с основной геологической границей между двумя участками земной коры. Сегодня линия Уоллеса по-прежнему используется как очень удобная при изучении мест обитания животных, хотя за прошедшее время она была скорректирована с учетом того, что геология и зоология Сулавеси и соседних островов гораздо более сложна, чем кажется на первый взгляд, и связана с Филиппинами. Пока эта загадка не имеет ответа, большинство ученых предпочитают думать о центральной зоне как о некоей промежуточной территории и в честь первого исследователя называют ее Уоллесеей.