Катя Стенвалль - Разочарованный странник

Тут снова заходит медбрат Эрик и спрашивает, не хотим ли мы успокоительных капель. Ольге не нужно, а вот мне бы он порекомендовал. Потому что я ведь «близкий человек, поддерживающий пациента после перенесённой операции»: я переживаю, и мне не мешало бы успокоиться. Я говорю, что отлично себя чувствую, однако Эрик не сдаётся.

— Это ты сейчас так думаешь, а через пару часов у тебя может сильно подскочить давление.

Я даю себя уговорить и послушно выпиваю капли. Эрик просит меня вымыть руки с антисептиком и спрашивает, до чего я дотрагивалась, пока искала Олину палату. Он старательно протирает дверную ручку, косяк и даже плинтус, хотя его я не трогала. Мы шутим на этот счёт. Вот смешно: оказывается, я — жутко заразная монструозная русская Матрёшка. Матрёшка-убийца, которая бродит по коридорам больницы и оставляет после себя горы трупов.

Тут снова входит Эрик! Давненько не виделись! Он просит меня надеть на голову пластиковую шапочку и убрать под неё волосы. Меня начинают раздражать этот медбрат и само отношение ко мне. Не очень-то приятно, когда тебя считают разносчиком заразы только потому, что ты приехал из России.

Видите ли, мои русские бациллы могут повредить нежному аландскому организму. Да ему ничего не повредит, этому организму, на аландцах пахать можно! Обращаются со мной, как с зачумлённой. Причём соображают медленно, как истинные «тормоза». Если мои бациллы перепрыгнули на дверную ручку, то они это уже давно сделали. Я ведь здесь сижу целых четыре часа! У меня была масса шансов устроить эпидемию страшного русского гриппа, от которого остров вообще вымрет и перестанет существовать как автономная провинция Финляндии! Чего теперь гоношиться и заставлять меня напяливать на голову пластиковую шапочку? Вы меня ещё в целлофан заверните, чтобы уж точно!

Но медбрат Эрик не унимается. На этот раз он привёз нам ужин: блины с вареньем и чай. Он вручает мне одноразовую пижаму в вакуумной упаковке, так как, по его мнению, я остаюсь ночевать около больной подруги. Я об этом ещё не думала, но почему бы и нет? Он сам расстилает мне постель. Вообще Эрик умело сочетает метод кнута с методом пряника. За блинами с пижамой следует бутылка какой-то моющей жидкости. Он просит, чтобы я сперва помылась в душе с этим средством, а потом уже ложилась спать. Чтобы русские бациллы не перебрались в кровать.

Я раздражённо спрашиваю: а не боится ли он сам бацилл? Он с нами общался целый день и мог уже сто раз заразиться. Ведь его организм так же не имеет иммунитета к восточнославянским болезням, как и организмы его пациентов. Эрик смотрит на меня очень серьёзно и говорит с непередаваемым пафосом:

— Когда мне вручали диплом медика, я поклялся помогать людям в любых ситуациях, невзирая ни на какой риск. Мы, доктора, не имеем права бояться за свою жизнь, если жизнь другого человека в опасности! Не хотите ещё чаю?

На этот раз он исчезает до утра. А мы ещё какое-то время лежим и жуём блины при свете настольной лампы. За окном периодически взлетает красный вертолётик, унося какого-нибудь больного, а также приземляется другой похожий вертолётик, принося уже здорового.

Это было в ту осень, когда я временно работала в школе. В один из дней я пришла на работу к двум, когда обед уже давно закончился. Первое сентября, сегодня учебный год в России ещё только начался, тогда как в Швеции дети вот уже две недели ходят в школу.

В воздухе чувствовался сентябрь. Пахло листьями, хоть они ещё не пожелтели. Всюду по обочинам дорог лежали светло-зелёные яблоки и росли грибы. Я прошла через тихий двор. На улице никого, только маленькая фигурка скрючилась на ступеньках. По розовому платью и бантикам на тоненьких косичках я узнала Агнесс.

Она сидела одна, на ветру, в лёгком «принцессином» платьице и босиком. Почему босиком, почему без куртки? Любит Агнесс разыгрывать из себя несчастную! Нарочно же сидит и мёрзнет, представляет себя жертвой обстоятельств. Я поздоровалась, но девочка не ответила. Тонкие пальчики крепко сжаты в замок, глаза смотрят в одну точку. А на лице — выражение горя. Такого глубокого неподдельного горя!

В начальной школе каждый день что-нибудь случается. Человек получает локтём по носу, ревёт, даёт сдачи, злится, обещает убить, успокаивается, мирится. То и дело кто-то плачет, кто-то ссорится, дерётся, обзывается. Но тут явно другое! Злое лицо, расстроенное, зарёванное, яростное, обиженное, испуганное — это все выглядит не так! У маленькой Агнесс личико просто потемнело от горя. Настоящего, глубокого, взрослого горя. Глухого отчаяния, пустоты, безысходности. Как может столь огромное горе уместиться в таком маленьком хрупком человечке? Я даже испугалась.

Села рядом с ней, посидела. Спрашиваю: как дела? Молчит. Как день прошёл, что делали, что было на обед? Молчит. Закусила нижнюю губу так, что на подбородке выступил сиреневый шрамик.

— Тебя обидели? Ударили? Что-то случилось?

Я нагибаюсь к ней как можно ближе, боюсь, что не услышу, боюсь, что не пойму по-шведски. Агнесс говорит глухим голосом, еле слышно:

— Я жду папу.

Ждёт папу? Но папа же скоро придёт!

— Уже два часа. Через час папа придёт и заберёт тебя домой. Не бойся, папа тебя здесь не оставит, он же каждый день приходит.

Агнесс вздыхает:

— Я знаю…

Что делать в таких случаях? Нужно, наверное, поговорить о папе. Я спрашиваю:

— А как твоего папу зовут?

— Эмиль Сёдерстрём.

— Расскажи мне о нём. Я же его не знаю. Какой он?

Не самая лучшая моя идея. Агнесс начинает плакать. Нет, не плакать, я не знаю, как это называется.

Она просто сидит и льёт слёзы. Без звука. Крупные слёзы катятся из глаз по её лицу и стекают на розовое платье. Я задаю наводящий вопрос:

— Он хороший?

Кивок.

— Он добрый?

Опять кивок.

— Он красивый?

Кивок.

— Он с тобой играет?

Пожала плечами.

— Вы ходите вместе гулять?

Опять дёрнула худеньким плечиком.

Тут Агнесс поднялась и медленно ушла за угол школы. Значит, не хочет больше говорить. Я тоже ушла, взобралась на второй этаж нашей школы-церкви и выглянула из окна. Девочка стояла около куста чёрной смородины, срывала ягоды и бросала на землю.

Потом я была занята, много дел, только успевай поворачиваться. Но я всё время думала о папе Агнесс. Эмиль Сёдерстрём… Какой он, этот Эмиль? Наверное, сказочный принц? Холодный и недоступный красавец?

Я вспомнила, как ждала папу, когда сама была маленькая. Бабушка забирала меня из садика, а потом я садилась в кресло, закутывалась в бабушкин платок — и ждала. Я готова была ждать сколько угодно. Я ждала и ждала, а он всё не шёл и не шёл. Папа работал допоздна. И вот уже за окном было совсем темно, в доме напротив загорались лампы. На лестнице ходили люди, грохотали сумками и колясками, переговаривались, стучали каблуками. Только папа никак не шёл. Я бы узнала его шаги из тысячи! Я бы выбежала к нему в коридор, я бы его обняла!