Александра Давид-Неэль - Тайные учения Тибета (сборник)

— Мой учитель, лама Тобсгиайс, — ответил монах. Кандидат в маги больше ни о чем не спрашивал. О чем ему было спрашивать? Он знал все заранее: боги привели его к достойному его учителю.

— Ступай, скажи ламе, что Тше-Кионгс («Покровители религии» — боги или демоны, по верованию тибетцев, давшие клятвенное обещание защищать буддийское учение от его противников) прислали ему ученика, — торжественно произнес голый человек.

Совсем ошалев, молодой водонос отправился с докладом к учителю, и тот приказал ввести посетителя.

Карма Дорджи благоговейно распростерся у ног ламы и затем снова представился в качестве ученика, приведенного «высшими существами к самым ногам учителя».

Лама Тобсгиайс был ученым. Внук китайского чиновника, женатого на тибетке, он, несомненно, унаследовал от этого предка склонность к любезному агностицизму, и, по-видимому, удалился в пустыню просто из-за аристократического пристрастия к одиночеству и желания спокойно работать, а не по какой-нибудь другой причине. По крайней мере, из описания Карма Дорджи я его представляю себе именно таким. Дорджи рассказывал о нем со слов прислуживавших ламе монахов, поскольку его знакомство с ламой (как это выяснится дальше) было очень кратковременным.

Обитель кушога Тобсгиайс по своему положению соответствовала правилам, изложенным в древнебуддийском Священном писании: «не слишком близко к селению и не слишком далеко от селения». Перед окнами ламы широко раскинулась пустынная долина. За горным перевалом на стороне, противоположной склону горы, где прилепилось его жилище, на расстоянии по меньшей мере полудня ходьбы, находилась деревня.

Домик был обставлен с аскетической простотой, но в нем была большая, хорошо подобранная библиотека. Кроме того, несколько красивых танок (картин, написанных на ткани, свертывающихся наподобие японских какемоно) на стенах давали понять, что отшельник не был беден и хорошо разбирался в искусстве.

Карма Дорджи, высоченный детина, все одеяние которого состояло из шевелюры, заплетенной в одну длинную, до пят, и еще удлиненную хвостом яка косу, должен был являть странный контраст с миниатюрным изысканным ученым.

Лама выслушал рассказ о киилкхоре, «чудесном» разливе ручья и, когда Дорджи опять повторил, что к ногам учителя его привели оккультные силы, ограничился замечанием: место, куда воды потока доставили Дорджи, находится довольно далеко от его обители. Затем он осведомился, почему кандидат в колдуны путешествует без одежды.

В ответ Дорджи, преисполненный сознания своей значительности, поведал ему о Херука и о своей двухлетней жизни в лесу нагишом. Лама с минуту его рассматривал, затем позвал одного из слуг и сказал ему просто:

— Проведите этого бедняка на кухню, посадите у очага и пусть он выпьет очень горячего чая. Постарайтесь еще найти для него старую одежду из овчины. Он мерзнет уже много лет.

И лама отпустил его.

Конечно, Карма Дорджи было приятно напялить на себя пожалованный ему меховой плащ, хотя это и были сплошные лохмотья. После ночной ванны хорошо было погреться у огня и подкрепиться горячим чаем, щедро приправленным коровьим маслом. Но это чисто физическое удовольствие омрачалось чувством оскорбленного тщеславия. Лама не оказал ему приема, подобавшего прибывшему таким чудесным образом ученику. Тем не менее Дорджи надеялся, — когда его силы восстановятся, он сумеет лучше объяснить учителю, кто он такой и чего добивается. Но лама Тобсгиайс больше его не приглашал, и казалось, совсем забыл о его существовании. Было ясно все-таки, что он сделал относительно Дорджи кое-какие распоряжения, так как его очень хорошо кормили и закрепили за ним его место у очага.

Шли дни за днями. Дорджи начинал терять терпение. Уютная кухня стала казаться ему темницей. Он попытался было работать — ходить по воду, собирать топливо, но ученики ламы его к работе не допустили: Учитель велел, чтобы он ел и грелся у очага, никаких других приказаний не поступало.

Карма Дорджи было стыдно: с ним обращались, как с домашней кошкой или собакой — о них заботятся, но ничего с них не спрашивают. Он все больше тяготился своим бездействием. Первое время он не раз просил товарищей напомнить о нем учителю, но те неизменно просили извинить их, они не могут себе этого позволить. Римпоче («драгоценный» — чрезвычайно почтительный титул в разговоре с ламой или о нем) позовет его, если захочет видеть. Карма больше не смел повторять свою просьбу. Единственным утешением для него стало теперь подстерегать появление ламы, изредка выходившего отдохнуть на маленьком балкончике перед своей комнатой, или же прислушиваться, как лама объяснял иногда какой-нибудь философский трактат ученикам или случайному гостю. Если не считать этих редких просветов в его существовании, время для него тянулось медленно и бесплодно, и он снова переживал все направившие его в эту обитель перипетии.

Так прошло немногим больше года. Дорджи захандрил. Он мужественно перенес бы по воле ламы самые тяжелые испытания, но такое полное забвение приводило его в отчаяние. Он уже начинал подозревать, не узнал ли кушог Тобсгиайс, благодаря своему оккультному могуществу, о его низком происхождении (Дорджи его от ламы предусмотрительно скрыл) и не презирает ли теперь его. Оказываемое ему гостеприимство было просто подаянием из жалости. Он не мог избавиться от этой мысли, она его терзала.

Дорджи был убежден — его привело к ламе чудо, и во всем мире для него другого учителя не существует. Ему и в голову не приходило возобновить свои поиски. Но порой его стала посещать мысль о самоубийстве.

Карма Дорджи совсем погибал от отчаяния, когда к анахорету прибыл с визитом племянник. Племянник этот был ламой-тулку, настоятелем одного монастыря — и путешествовал в сопровождении многочисленной свиты. Блистательный лама, сияя золотом парчовых одежд, в искрящейся, похожей на пагоду шляпе из позолоченного дерева, в окружении приближенных, остановился в долине у подошвы горы-обители. Слуги раскинули красивые палатки, и, освежившись чаем, присланным для него дядей-отшельником в огромном серебряном чайнике, тулку поднялся в домик своего родственника.

В один из последующих дней лама-племянник заметил странную фигуру Карма Дорджи в лохмотьях мехового плаща и с ниспадающей до пят шевелюрой. Он заговорил с ним, спросив, почему он всегда сидит у очага. Дорджи ухватился за тот случай, как за новую милость богов, наконец-то снова обративших к нему свои взоры. Он представился ламе, перечислив все свои заслуги и звания, не забыв упомянуть о своем отшельничестве в лесу, киилкхоре в горах, о разливе потока, о прибытии к сияющему рите, а также об отраженных от обители и осенивших его чело золотых лучах. Он закончил жалобой на забвение, в котором пребывает теперь по воле ламы, и просьбой к тулку походатайствовать о нем перед ламой.