Тим Северин - Экспедиция «Уллис»

Покинув Грамвусу, флотилия Улисса (если и тут принять на веру подозрительную цифру шесть, кратную трем) могла пройти от 140 до 240 миль в сторону Итаки. Дистанция может быть определена лишь весьма приблизительно, потому что скорость галеры в огромной мере зависит от числа гребцов, от того, сколько часов в день они гребут, от обрастания корпуса судна, от влияния жары на людей, от размеров груза, от настроения команды, от направления даже самого слабого ветра. Большие военные галеры классического периода могли идти на веслах со скоростью 4–6 узлов, так ведь на них помещалось до 160 человек, которые гребли поочередно. Самые протяженные суточные переходы достигали внушительной цифры 150 миль с лишним, но речь идет об исключительных достижениях единичных судов, выполнявших срочные задания. Наиболее достоверные данные свидетельствуют, что гребные суда (включая средиземноморские галеры венецианцев) в дальних переходах делали в среднем не больше двух узлов, поскольку многодневная гребля истощала энергию людей.

Разумеется, идти на веслах без перерыва шесть дней и ночей, не давая людям передышки, как уверял Улисс, было невозможно. В своем 1500-мильном плавании в Грузию «Арго» проходил за день в среднем от 25 до 30 миль, на ночь приставая к берегу, чтобы команда могла растянуться на пляже и как следует отдохнуть после пяти-десяти часов тяжелой работы веслами. Мы быстро выяснили, что спать на галерной банке — доске шириной 20 и длиной 120 см мог только основательно уставший человек. Три-четыре ночи в таких условиях гасили энтузиазм даже самой энергичной команды, и у нас нет никаких причин полагать, что итакцы Улисса, которые, «утомяся от гребли, утратили бодрость», были готовы грести по ночам. Скорее, у них были веские причины двигаться не торопясь. Не будем забывать, что флотилия в целом должна была идти со скоростью наиболее тихоходного из двенадцати кораблей. Передовым приходилось ждать отстающих, которые, недовольные тем, что командам более быстрых галер представился случай передохнуть, требовали отдыха и для себя. К тому же галеры были тяжело нагружены. Кроме провианта и воды на шесть дней, они везли добычу из Трои, кувшины с вином, медь и драгоценные металлы, пленников и все военное снаряжение, служившее им в многолетней кампании. Добавим, что команды, как указывает Улисс, были крайне деморализованы после ряда злоключений и невезения с погодой. Ничто не подрывает моральный дух гребцов так, как ощущение того, что погода упорно их не жалует, и хотя сопутники Улисса не могли подозревать, что теперь идут навстречу своей гибели, вряд ли они гребли с большим воодушевлением. При таких условиях хорошо, если галеры проходили 25 миль в сутки.

Таким образом, в шести днях пути от Грамвусы странники, надо полагать, очутились где-то у второго корня пелопоннеского зуба — полуострова Мани с мысом Тенарон. И увидели картину, от которой, вероятно, еще сильнее пали духом. Полуостров Мани, врезающаяся в Средиземное море гряда угрюмых обветренных скал, — один из самых мрачных и суровых уголков Греции. На суше он почти совсем отрезан от остального Пелопоннеса острыми гребнями Тайгетских гор. С моря вашему взгляду представляется опаленное солнцем, зловещее, серовато-коричневое нагромождение крутых утесов и ущелий, с обделенной зеленью центральной грядой. Сам мыс Тенарон не может похвастать ни красотой, ни величием. Груды зазубренных скал спадают в море, где их встречает сварливый прибой. Недаром греческая мифология помещала у Тенарона вход в ад. Через одну из здешних пещер путник мог попасть в преисподнюю.

«Паства дневная с ночною сближается паствой»… Может быть, говорил я себе, есть какая-то связь между загадочной фразой Улисса и этим входом в Аид? Мы лишь очень приблизительно представляем себе, каким представлялся мир жителям Греции конца бронзового века. Судя по поэмам Гомера и творившего примерно в одно время с ним Гесиода, они считали, что живут на материке, окруженном вечно текущей рекой Океан. Над головой у них высилась на колоннах опрокинутая чаша небес. Под землей помещалась глубочайшая бездна; целый год понадобился бы падающему камню, чтобы достичь преисподней, где обитали тени умерших. Когда светило в конце дня уходило за горизонт, его лучи на короткое время озаряли мрачное подземелье. Эллинам представлялось, что солнце затем плыло по реке Океан на небесном челне в виде золотой чаши и на рассвете вновь появлялось на востоке, чтобы повторить свое повседневное странствие по небосводу.

Может быть, для древнейших греков обитаемый мир кончался у западных рубежей самой Греции? И как отразилось бы такое воззрение в географии «Одиссеи»? Гомер упоминает много стран на востоке — Египет, Сирию, Кипр; в микенскую эпоху греки жили и на другом берегу Эгейского моря, принадлежащем теперь Турции. А про западные земли в «Одиссее» почти ничего не сказано. Упоминается Сицилия — возможно, позднейшее добавление к тексту, — вот и все. Даже западные области Греции описаны смутно, как если бы они помещались на краю известного мира. Если в те времена, когда складывался древнейший фольклор, географический кругозор людей кончался у западных рубежей Греции, мы вправе помещать здесь берег реки Океан, у которого солнце садилось в золотой челн, мельком осветив преисподнюю. Именно так мог воспринимать происходящее человек, стоящий на мысе Тенарон, в крайней южной точке Греции, провожая взглядом солнце, когда оно ныряло в море на неведомом и загадочном западе. Тогда обретает смысл и представление о Тенарской пещере как о вратах Аида. Мыс находился на границе между обитаемой землей, рекой Океан и мрачным царством мертвых. И становится понятно, почему, согласно «Одиссее», здесь «паства дневная с ночною сближается паствой», ведь с исчезновением солнца выходила из сумрачного подземелья ночь.

Именно так рассуждал Гесиод, связывая конец дневного пути солнца с краем света и входом в Аид. Он даже пользовался чуть ли не теми же словами, что и Гомер, описывая это место: