Тим Северин - Дорогами Чингисхана

Беатрис Балстрод посчастливилось увидеть подобную картину, когда она описывала поездку в Ургу. «Одна горная терраса открывалась за другой, по мере того как мы поднимались среди прекрасных россыпей диких цветов. Пионы, розы, дельфиниум, японские анемоны, синий водосбор, красные и желтые лилии — на темном фоне соснового леса, а вдалеке, над ними, голубые горы, окруженные ватой кучевых облаков».

Мы начали путь по хорошо обжитой долине, где, вдоль речного берега, местами встречались группы по три-четыре юрты (гыра). Половодье затопило берега, создав затоны и временные пруды. В небе слышались раскаты грома, а когда сквозь тучи пробивались лучи солнца, на зеленых пастбищах ярко выделялись белые хлопья овечьих стад. У каждого гыра паслись лоснящиеся, отъевшиеся кони, морды всех животных скрывались в сочной траве, словно они спешили возместить долгий зимний голод. Всюду гулял молодняк — телята, ягнята, жеребята. За белыми журавлями, похожими на огромных цесарок, которые стремительно убирались с нашего пути, следовали выводки птенцов. Если мы пересекали небольшой поток, от нас спасались утята, следуя за своими потревоженными родителями.

Поначалу поездка была очень зрелищной. Непрестанный топот копыт сотни лошадей, крики табунщиков, спешащий живой поток, стремящийся вперед, летящий по нетоптанным лугам… По мере того, как с боков долину обступали горы, слева все чаще появлялись скалистые утесы. На скалах сидели крупные птицы, коршуны кружились над речкой, которая теперь, сильнее сжатая в своем русле, превратилась в опасный поток. Если какая-нибудь из лошадей пыталась выбраться на берег, пастух догонял ее и возвращал назад, не давая животному упасть в воду и утонуть.

Конечно, после трех-четырех часов такой скачки начало болеть все. Сперва неуютно почувствовали себя колени, затем поясница и наконец ребра. С возникновением каждого нового источника боль становилась все сильнее, как бы я ни пытался менять положение в седле. Неровный, тряский бег монгольских коней оказался мучительным, и пятиминутная передышка облегчения не приносила. Я понял, почему монгольские наездники-курьеры туго перевязывали себе тела, и мысль о том, что наши лошади взяты из табунов Хэнтэя, где пастухи медлительны, не помогала. Пастухов было пятеро, и они ехали группой, всегда позади, так что из всех участников отряда были самыми медленными и неторопливыми. Они представляли собой жуткое зрелище: у двоих на глазах бельма, один очень стар, и ни одного из них нельзя было назвать ладно сложенным.

Все утро мы держали такой темп, днем же темп еще увеличился. Во время дневной передышки я начал подозревать, что Ариунболд решил наверстать время. Ему не пошел впрок опыт, приобретенный нами в Хэнтэе, когда мы едва не загнали коней на второй день пути. Теперь, когда мы отставали от графика на два дня, он решил покрыть за день двойное расстояние. Не было смысла говорить, что мы опять рискуем потерять лошадей, особенно с учетом того, что животные не подготовлены для этой местности. Ариунболд упорно рвался вперед, подавая пример табунщикам. Мы вернулись в седла и поскакали дальше, но сперва я улучил минутку, оказался рядом с Ариунболдом и негромко сказал ему, что если он не будет более снисходителен, я могу не увидеть, как экспедиция доберется до более густонаселенных районов, и до Франции вести отряд придется ему самому. Я предупредил, что предприятие выглядит весьма непрофессионально и что лучше немного сбавить темп и больше внимания уделить деталям. Ариунболд отреагировал удивленным взглядом, словно бы не понимая моих слов.

Мы добрались до места, где скальный выступ врезался в узкую долину и отклонял русло реки. Берег стал обрывистым, и нам пришлось от него отдалиться. Мы устроили маневр, загнав табун на вершину крутого холма, а затем спустившись по другому склону, глинистому и скользкому. Где бы мы ни находили кусочек плоской местности у реки, каким бы маленьким он ни был, на этом крошечном лужку непременно ютился гыр, и нам приходилось отклонять курс грохочущего табуна, чтобы не мешать повседневным делам кочевников. Но сторожевые псы все равно выскакивали с лаем и рычанием, за ними появлялись обитатели гыра, глядя из-под руки на необычное зрелище — сотню лошадей, уносящихся прочь.

Сперва я думал, что к нашему табуну неизбежно будут прибиваться отдельные лошади хозяев гыров. Но словно косяк рыбы, пересекающий море, наши лошади и местные, казалось, сохраняли чувство принадлежности. Местные пробегали с табуном несколько сот ярдов, затем отбегали в сторону и возвращались на свое пастбище. Только главный жеребец стана предъявлял какие-то претензии. Защищая свою территорию, на которую мы заехали, он вызывал на поединок наших коней, а затем бежал за нами с видом победителя, изгнавшего пришельцев.

По мере того как все глубже заезжали в горы Хангая, мы видели свидетельства того, что этот горный массив Центральной Монголии взращивал империи кочевников задолго до Чингисхана. Один раз нам встретился серый каменный столб, установленный так, что его было видно на фоне неба с огромного расстояния. Этот камень, нешлифованный, побитый временем, поставили, вероятно, еще в те времена, когда тюркские кочевники впервые восхищались этой землей. Тюрки и гунны — скотоводы, разводившие коней и крупный рогатый скот, подобно монголам, — пасли свои стада в этой далекой долине прежде. По неведомым причинам они ощутили необходимость уйти отсюда и обрушиться жестокой волной на окрестные оседлые народы. Долина реки Орхон, по которой мы ехали, стала колыбелью этого потока, а в ее ландшафте за последние 2000 лет ничего не изменилось.

До сих пор это сказочная страна кочевников Шангри-Ла — тучные пастбища, пресная вода. Мы проезжали мимо знаков, поставленных кочевыми племенами, которые хотели оставить о себе память. Аспидно-черные надгробные камни тюркских вождей вставали со дна долины, а у ее края нам открылся вид на целое кладбище какого-то забытого среднеазиатского племени. Отъехав в сторону, чтобы осмотреться получше, мы обнаружили, что при устройстве надгробий были использованы естественные обломки скальных пород, которые притащили от близлежащего утеса. Там было не меньше сорока надгробий, и над ними потрудились разорители могил. Явственно виднелись следы раскопок, многие надгробия были повалены на землю или перевернуты. Но на грубом камне отчетливо проступали вытесанные рисунки классического среднеазиатского образца двухсотлетней давности — оленьи рога и переплетенные листья.

Была уже половина четвертого, так что мы, должно быть, прошли не меньше тридцати миль ухабистого пути. И перед нами открылся вид, в котором я предположил место назначения. Несколько палаток и гыров стояло вплотную к тому месту, где Орхон, несясь на огромной скорости, менял русло под острым углом. С противоположной стороны в него впадал приток, образуя мыс, подобный театральной декорации. Палатки сильно отличались от тех, что нам доводилось видеть прежде. Их было шесть, все старомодной квадратной формы, напоминавшей миниатюрный шатер. Некоторые из них имели бело-голубую раскраску, другие были раскрашены в желтую полоску. Стояли они в две линии возле новенького гыра, гораздо более крупного и красивого, чем обычно бывает. Его белую войлочную крышу украшал крупный красный узор. Скаты палаточных крыш были отделаны бахромой, которую трепал ветер. На каждом углу этого причудливого ансамбля красовался шест с малиновым флагом, тоже трепетавшим на ветру. Далекая и почти безлюдная долина наводила на мысль о приготовлениях к средневековому турниру.