Антони Смит - Две горсти песку

У зрителя было свое понятие о «подлинной Африке», и продюсеры подлаживались под это понятие. Спрос на «подлинную Африку» существует до сих пор, говорил Ален. Но как ее показать?

— Что за радость снимать европеизированных пигмеев, которые ходят в жилетах? Даже если вы их разденете, загар выдает, что они были одеты. Увидят человека с камерой и бегут к нему, клянчат денег, только что экспозицию не подсказывают.

— Но ведь это тоже Африка, как бы они ни одевались!

— Конечно, — согласился он. — Но это будет уже другой фильм. Не такой, какой нужен большинству зрителей. Если уж показывать пигмеев, то так, чтобы вся кожа была одного цвета. Животных снимай так, чтобы на заднем плане не было дорог и автомашин. Жилище в кадре допустимо только глинобитное, никаких кирпичей, не говоря уже о дорожке с гравием.

— Но ведь может случиться так, что настоящий лев в настоящей Африке пройдет мимо машины?

— Может, — ответил Ален, — но нежелательно. На то и организация. Зайди с другой стороны или еще что-нибудь придумай. Конечно, трудно провести границу. Одни буквально все организуют, даже привозят животных с собой в Африку. Является такой деятель со своей машиной в Найроби и заявляет, что отправляется в Северную пограничную область, чтобы искать редких зверей. Отъедет от Найроби километров на восемь — десять и в каком-нибудь глухом уголке выходит из машины — устал. Еще восемь-десять километров — совсем устал, терпение на исходе. Наконец тайком поместит привезенного зверя в уголок, смахивающий на логово, и начинает его выслеживать. Настоящая Африка! А точнее, настоящий обман.

— Так ведь все кино — сплошное надувательство, разве нет? — возразил я. — Идет панорама, потом крупный план, потом все показано с другой стороны, в следующую секунду следует сверхкрупный план, а камеры в кадре не появляются. Спрашивается, кто же снимал? Разве не обман — создавать у зрителя впечатление, будто никакой камеры и не было вовсе? Так зачем же так ратовать за правдоподобие?

— Правда, что хорошего, — вступил Дуглас, — если зрители начнут задумываться и сомневаться, как это оператор смог снять такой кадр?

— Во всем, что снимаешь, — продолжал Ален, — стремись к правдоподобию. Как бы трудно оно ни давалось. Ты должен предвидеть, как поведет себя зверь в следующую минуту, и быть наготове. В том, что обычно делают животные, для нас ничего занимательного нет. Поэтому так важно не прозевать, когда происходит что-то интересное для камеры. Инсценировать действие не годится, но нет ничего худого в том, чтобы создать нужную обстановку. Скажем, лемуры любят кузнечиков. Что же предосудительного, если ты сведешь их вместе и снимешь результат? Одно плохо: лемур ночное животное, а снимать приходится днем. Но ведь ночного угощения не устроишь.

Дискуссия затянулась; время от времени нас перебивал своими криками даман. Лично мне кажется, что большинство операторов-анималистов дорожат своей репутацией и работают терпеливо, со знанием дела, а не выезжают на трюках и ухищрениях. Хотя им, наверно, подчас хотелось бы, чтобы кодекс профессиональной чести был менее строг.

Шесть дней спустя мы покинули наш лагерь под фиговым деревом и отправились на воздушные гонки. До тех пор мы занимались съемками, все равно без водорода с шаром делать было нечего, а водород нам обещали поставить к началу перелета из Найроби. Мы побывали также на противоположной стороне кратера, поднялись по северной, мало наезженной дороге в глухое селение Наиноканока. Здесь много месяцев никто не ездил, и дорога оставляла желать лучшего, зато кругом был чудесный ландшафт с необычным для Африки мягким очарованием. В рестхаузе — удобной и теплой благодаря толстой соломенной крыше постройке — мы развели в очаге жаркий огонь. Выходя за дровами, любовались редкостно ясным ночным небом.

Мы и вторую ночь провели в рестхаузе, а день потратили на поход к кратеру Эмбагаи. Я приметил его еще с самолета Хью и знал кое-что о его чудесах, но, естественно, не мог заранее представить себе, каким наслаждением будет бродить по кустистой траве под ржание зебр, обращая в бегство одиночных гну. Правда, я совсем забыл, что ходить на большой высоте бывает тяжело, а ведь гребень кратера расположен в трех тысячах метров над уровнем моря. Наш шар, легко преодолевающий расстояния и набирающий высоту, никак не помогал нам удержать в памяти истину, что, чем реже воздух, тем больше в нем нуждаются работающие мышцы. Карабкаясь на гору, я вдыхал и выдыхал его так порывисто, что легкие вряд ли поспевали поглощать драгоценный кислород.

Кстати, только легкие и работали вовсю, в остальном тело было сковано вялостью. С трудом переставляя ноги, я размышлял над тем, что эволюция могла бы снабдить нас более совершенным дыхательным аппаратом. Возьмите рыб: у них сквозное устройство, не нужно выпускать воду обратно в то самое маленькое отверстие, через которое она только что поступила. А виноват во всем хитроумный стабилизатор — плавательный пузырь. Не стань он примитивным легким для рыбы, сменившей воду на ил, не помоги ей превратиться в первое наземное животное, из жабер, быть может, развилось бы что-нибудь получше. Но так вышло: ошибка, происшедшая в девоне, привела к тому, что четвероногие были оснащены системой с очевидными недостатками. Во всяком случае я считал ее такой, когда, борясь с одышкой, упрямо карабкался вверх, к гребню Эмбагаи.

Как всегда, усилия, потраченные на восхождение, окупились сторицей. Правда, мы не спустились к кратерному озеру, просто полежали на гребне, на мягкой траве, жадно вдыхая легкий ветерок. Если судить по коршунам, тоже обратившим внимание на этот воздушный поток, птицы получают удовольствие от полета. Они парили совсем низко над нами, и только хвостовые перья иногда чуть шевелились. Скользнут в сторону — и опять неподвижно висят в воздухе.

Мы еще были на горе, когда наступил вечер. В тропических широтах вечер отнюдь не отвлеченное понятие, с помощью которого человек делит сутки. Солнце как-то неожиданно тускнеет, и в ту же секунду, словно мир до тех пор был черно-белым, всюду проявляются краски. Горы становятся голубыми, темные озера переливаются серебром, а на пыльную, сухую землю ложатся сочные коричневые блики. Даже воздух как будто меняется, когда наступает вечер.

На следующий день уже под вечер мы возвращались по дну Нгоронгоро обратно в наш лагерь. Вылазка затянулась, и у знакомого нам теперь Фигового холма я решил выйти из машины, размять ноги. И чуть их не протянул… Ничего не подозревая, я шагал через полуметровую траву под венчающими бугор тремя фиговыми деревьями. Вдруг на меня заворчал лев. Самец с великолепной гривой вскочил на ноги, и тут я его заметил. Книги и работники заповедников уверяют, что в таких случаях нужно замереть на месте и пристально глядеть на зверя. Я опозорился. Услышав ворчание, я оробел и отпрянул на два-три шага, прежде чем увидел льва; другими словами, не успев оценить обстановку, уже отступил. Пристально глядеть на зверя было поздно. Как потом рассказывали мои товарищи, лев подался в мою сторону, но увидел их и нырнул в траву. А я стремглав бросился в машину, где меня одолел дурацкий смех, причем я почему-то никак не мог повернуть ключ зажигания. Рассматривая льва в видоискатель, как-то не думаешь о могучей силе царя зверей. Вспомнить о ней совсем не вредно.