Антони Смит - Две горсти песку

В половине первого я крикнул Кену, чтобы он перекрыл газ; шар получил всю положенную порцию. Его объем составлял теперь около 750 кубометров. Он казался очень большим и — во всяком случае мне — красивым. Оранжевый цвет преобладал, но от аппендикса лепестками расходилось двенадцать серебристых полос, которые вливались в широкую ленту, опоясывающую шар чуть ниже середины. Узор был продиктован количеством оранжевой и серебристой ткани, которое мастер смог раздобыть; так или иначе, получилось здорово.

Подошел директор школы, спросил, когда мы вылетаем. Я ответил, что осталось совсем немного ждать, но тут появился Ален и сообщил, что владелец моторной лодки (не Эрик Стивенс, а другой) подвел нас, испугался, как бы сильные волны не погубили его лодку. Ален тут же отправился дальше, искать другую лодку, но надежд на успех было мало, мы еще раньше прочесали весь город. Похоже, что придется лететь без сопровождения. Правда, мы располагали тремя спасательными жилетами, подаренными нам в Лондоне, но к числу обитателей моря принадлежат акулы, поэтому мы предпочли бы видеть внизу лодку. Что поделаешь…

Солдаты притащили гондолу, двенадцать человек взялись каждый за свою концевую веревку, и я приступил к заключительной процедуре — подвеске корзины, в которой нам предстояло лететь. Сперва к двенадцати веревкам в нижней части сети привязывают деревянное строповое кольцо, затем к этому кольцу крепят четыре веревки, пропущенные сквозь скобы на гондоле. Когда все это сделано, аэростат удерживают на земле примерно шестьдесят мешков с песком. Ваши помощники принимаются убирать мешки один за другим, замещая их вес своим собственным. Это очень просто: ведь шар поднимает только троих, поэтому двенадцать человек легко его удерживают. Правда, известны случаи, когда помощники паниковали. Стоит одному выпустить свою веревку, как остальные одиннадцать начинают беспокоиться за свое благополучие. Смотришь, уже только десять держат веревки, а там недалеко и до девяти. Не успеет командир сообразить, что происходит, как все побросали свои стропы, остался один человек. Если он вовремя выпустит веревку, дело ограничится потерей шара. Если же он растеряется и не отпустит, можно заказывать гроб.

Итак, я стоял среди толпы на Занзибаре и распоряжался, кому что делать. Толпа собралась огромная. Директор продолжал допытываться, когда я стартую. Маленькие шары-пилоты по-прежнему летели прямо на юг. Небо почти совсем прояснилось, пока все шло хорошо. Однако у меня было тревожно на душе. «Подвесьте три мешка с песком за нижнюю клетку сети. Вот так. Ничего, что шар качается. Пусть качается. Теперь оставим по два мешка. Каждый берет по мешку и кладет на землю. А теперь медленно спускайте по веревке остальные два мешка. Спускайте к середине, поближе к кольцу».

Затем по всем правилам искусства подняли кольцо. К нему была прочно присоединена четырьмя веревками гондола. Солдаты точно выполняли все команды. Шар закачался сильнее, но это было вполне естественно: ведь он, когда сняли балластные мешки с кольца, стал выше. Пора снимать и остальные. Я влез в гондолу. «Теперь поднимайте мешки по одному, а я буду отцеплять их. Сперва вот этот. Кладите его на землю, так. Теперь этот. Сами держите гондолу. Теперь этот мешок. И этот».

Вдруг я с ужасом увидел, что один из солдат рассматривает конец оборванной стропы. Стропа только что лопнула. В это время шар опять качнулся, и я сам услышал, как лопнула еще одна веревка. С той же стороны, что первая. Теперь гондола висела на двух стропах. В любую секунду они могут оборваться. И шар улетит. Возможно, унося с собой одного или двух человек, которые не догадаются вовремя отпустить кольцо. Возможно…

Знаю, мне бы следовало точно помнить, что происходило, но я не помню. У меня вдруг помутилось в голове, я сильно кричал, безуспешно дергал за что-то, опять кричал, наконец очутился на земле, а душа была объята отчаянием. Но шар-то мы спасли, мешки с песком снова окружали все кольцо. В полной растерянности я смотрел на аэростат, потом пересчитал мешки — не мало? Кольцо поскрипывало, но полтонны песка сдерживали его порывы.

— У вас что-нибудь не ладится? — осведомилась невесть откуда вынырнувшая дама в кружевных перчатках.

Я подошел к солдатам, обступившим отделенную от кольца гондолу, и стал разглядывать оборванные стропы. Хлопчатобумажная веревка, которую мы купили здесь, на Занзибаре, и сами сплетали два дня назад, была словно перерезана бритвой.

— Так рвутся старые веревки, — сказал кто-то. — Новая веревка никогда так не порвется, ни от какого груза. Ей, наверно, сто лет.

Подошли Ален, Дуглас и Шарль, и мы обсудили случившееся. Наверное, у нашей четверки был довольно унылый вид, и хотя каким-то чудом все обошлось, в этот день ни о каком старте не могло быть и речи. Нужно добывать и сплетать новые, крепкие веревки. Нужно заново все проверить. Если за ночь ветер не усилится и не заставит нас выпустить газ из оболочки, можно будет стартовать завтра в это время. Конечно, за ночь какая-то часть водорода улетучится, и утром придется восполнить утечку, при условии что в баллонах осталось достаточно газа. И уж во всяком случае того, что осталось, не хватит для новой заправки, если ветер принудит нас опорожнить шар.

Женщина в кружевных перчатках подступила к нам с очередным вопросом на устах, и мы поспешили разойтись. Подойдя к Сулейману, я попросил его объявить в мегафоны, что вылет, к сожалению, переносится на следующий день. После этого я поймал того человека, который с таким знанием дела говорил о веревках, и получил у него исчерпывающую консультацию. Тем временем толпа рассеялась, остались только шестьдесят красных баллонов, шланг, мы да огромный оранжево-серебристый шар, который, тихонько поскрипывая, медленно качался на ветру.

Через двенадцать часов я устроился на ночлег под этим самым шаром. Позади был долгий день, большую часть которого мы провели у Расмуссенов. Так звали нашего специалиста по веревкам, и, поскольку его дом стоял ближе других домов к стартовой площадке, мы устроили здесь своего рода штаб. Нам предложили ленч, но мы не хотели есть. Тогда один из братьев Расмуссен повез нас в город искать новые и более прочные хлопчатобумажные веревки.

— Пощупайте ее, — несколько раз повторил он, когда мы наконец нашли веревку. — Пощупайте. Настоящий индийский хлопок. Хорошая, новая. Вы только посмотрите на пряди, пощупайте их.

Драгоценную веревку отвезли для проверки на электростанцию, где работал другой из братьев. Прочность на разрыв оказалась чуть больше тонны и намного больше того, что нам требовалось. После этого мы принялись сплетать. Но если манильская веревка хорошо сплетается и сизалевая тоже (правда, рукам достается), то с тугой хлопчатобумажной веревкой очень трудно справиться. Чуть зазеваешься — пойдут комки и петли, а от них прочность резко уменьшается. Так как меня заверили, что нет ничего лучше индийского хлопка, мы мучились с ним до позднего вечера и почти не сдвинулись с места. К полуночи из шестнадцати концов (требовалось восемь новых веревок) было готово только пять. Мы решили отложить работу на завтра и попробовать достать манильскую веревку. Расмуссен предложил пойти в порт и обратиться в фирму «Африкен уофидж». Там мы найдем и веревку, и людей, умеющих ее сплетать.