Антони Смит - Две горсти песку

Минут через сорок пять мы начали медленно снижаться. Я не имел ничего против того, чтобы идти поближе к воде, и не тормозил падение. Ветер чем выше, тем сильнее. На высоте девятисот метров скорость его вдвое больше, чем на уровне моря, мы вполне могли позволить себе сбавить ход. Если окажется, что ветер внизу чересчур слаб или дует не туда, можно опять набрать высоту. И мы продолжали спускаться. Время от времени я сбрасывал горсть песку, так что спуск замедлялся, но не прекращался совсем. На высоте сто пятьдесят метров шар сам перестал снижаться, и мир предстал перед нами в новой перспективе.

С высоты море казалось плоским и очень далеким. Теперь мы увидели, что оно ярится и шумит. Мне еще никогда не доводилось слышать море. На корабле вы прежде всего слышите плеск волн при ударе о корпус, причем не поймешь, то ли это море шумит, то ли корабль его вспахивает. Пловец тоже не слышит моря — ему захлестывает уши вода, о него ударяются волны. Стоя на берегу, человек прежде всего слышит прибой. Будь то обрушивающиеся на сушу валы или у ваших ног плещется мелкая рябь, все равно подлинный голос моря не доходит до вас сквозь все эти помехи. Вот почему теперь, идя над морем на малой высоте, мы услышали что-то совсем новое для себя.

Это был необычайно грозный звук. Волны вздымались вверх и бросались одна на другую. Волны стремительно скользили по поверхности моря и словно пытались оторваться от него. И рев, несмолкающий рев, гул и рокот… Внизу простирался незнакомый мир — жестокий, недобрый, буйный.

Как раз в это время нас навестила «Дакота». Диспетчер на Занзибаре запрашивал у всех летчиков в прилегающих зонах сведения о ветре, поэтому не было ничего удивительного в том, что рейсовый самолет Дар-эс-Салам — Занзибар отклонился от курса, чтобы проведать нас. Самолет заложил крутой вираж и обогнул аэростат. Рядом с нашей хрупкой корзиной он выглядел мастодонтом, который мог нечаянно раздавить нас и даже не заметить этого. Мы бодро помахали летчикам рукой и что-то покричали друг другу сквозь гул мотора, совершенно заглушивший голос моря.

В известном смысле мы чувствовали себя стоящими неизмеримо выше тяжелой металлической махины. Как-никак первые аэростаты взлетели на сто двадцать лет раньше, чем аппараты тяжелее воздуха. Первенство принадлежало нам. Конечно, самолет поддается управлению и развивает высокую скорость, но зато у нас был почти двухсотлетний стаж. Так что можно только одобрить правило, по которому моторные самолеты обязаны уступать дорогу планерам, а планеры — аэростатам. Громогласная «Дакота» завершила облет своего предшественника, приветственно качнула крыльями и продолжала свой шумный полет.

Вдруг мы заметили, что шар быстро теряет высоту. Когда машешь руками и упиваешься своим превосходством, легко забываешь о текущих делах. Альтиметр показывал шестьдесят метров, и падение продолжалось. Рокот моря звучал все более неистово.

— Живей, Шарль, две горсти! Песок беззвучно упал в море.

— И еще две!

Шарль снова нагнулся над мешком. Я следил за альтиметром: стрелка замедлила ход, потом почти замерла. Даже в критическую минуту не стоит сбрасывать чересчур много балласта, ибо, спасаясь от морской пучины, вы можете забраться слишком высоко в небесную. Шарль держал наготове очередную горсть песку, а я глядел на стрелку. Море было в семнадцати метрах под нами, ближе некуда, когда стрелка опять дернулась вниз. Шарль бросил песок так, словно обжегся. На этот раз мы даже услышали, как песок встретился с водой, зато стрелка подскочила вверх. И вот уже аэростат уверенно набирает высоту. Каких-нибудь пяти горстей песку оказалось достаточно, чтобы морская катастрофа отступила и возобновился спокойный полет. На высоте двухсот метров равновесие восстановилось.

По-прежнему идя на этой высоте, мы достигли Африки. Встреча с землей оправдала все ожидания. Не совершая никаких усилий, мы с радостными криками прошли над полосой прибоя и очутились над сушей. Так же внезапно гул моря сменился типичным для тропиков стрекотанием насекомых.

Словно кто-то нажал кнопку. Только что под нами сражались волны, миг — и они уже далеко позади. Пятидесятикилометровый перелет с Занзибара благополучно завершился.

Все время, пока мы летели над проливом, Дуглас был занят съемками. Держать камеру «Аррифлекс» с кассетой на 130 метров пленки, сменять объективы и пленку, приседая на дно корзины, — вся эта хитрая механика не давала ему ни секунды передышки. Теперь он первым сообразил, что отпала нужда в пропитанных потом спасательных жилетах. Мы сняли их по очереди, ибо в тесной гондоле, когда в воздухе мелькают две руки, для второй пары рук попросту не хватит места. Так же поочередно мы опустили жилеты вниз на мешки, а затем сняли чехол с гондолы. Надобность в нем тоже отпала. Отметив таким способом встречу с землей, мы дружно перегнулись через край гондолы, чтобы поглядеть.

Я не очень-то ясно представлял себе, что увижу, потому что наши карты не изобиловали подробностями, а сам я впервые сюда попал. Так или иначе, край удивил меня своей девственностью. Всюду деревья, а на редких прогалинах все пространство было занято кустарником. Не было ни дорог, ни тропинок, ни домов. И уж конечно, не было людей. Сквозь неумолчный стрекот насекомых время от времени до нас доносились хриплые крики птиц, которые взлетали над деревьями. Я не видел ни одного ручья и шума воды не слышал, а между тем было душно и пахло, как в оранжерее. Словно райский сад, ожидающий человека: благодатные, плодородные кущи — только людей не хватало. Может быть, все-таки под деревьями кто-нибудь прячется? «Джамбо!» — кричали мы, вернув этому слову его первоначальный смысл, однако никто не отозвался. Еще несколько птиц взлетело с ветвей и село поодаль. Выло немножко жутко и очень красиво, не говоря уже о том, что мы просто радовались земле, — и кто бы не обрадовался, оказавшись над сушей после такого путешествия! Да будь здесь самый невзрачный ландшафт, мы все равно были бы счастливы. А тут так красиво, что дух захватывало, и мы молча смотрели, смотрели, боясь хоть что-нибудь упустить.

И уж конечно, мы не хотели упустить дорогу. Только что-то не похоже, чтобы тут могли проходить какие-либо дороги… Мы с Шарлем опять обратились к карте, продолжили линию от места старта до последней вычисленной точки и дальше, так что она пересекла берег Африки. Но как убедиться, совпадает ли эта линия на самим деле с нашим курсом? На карте, куда ни погляди, одно слово «буш». Кое-где она толковала что-то о «фермах», но без особой уверенности; не было даже показано, где кончается ферма и начинается лес. Дорога была единственным ориентиром, а до нее в этом месте от берега километров десять-пятнадцать. Вдруг я заметил между деревьями глубокую борозду.