Тео Варле - Остров Фереор

Это было единственное неприятное последствие неудавшегося восстания. Через четверть часа после свистка, по которому мятежники бросились в атаку, порядок был восстановлен и побежденные бунтари стали на работу.

Должен заметить, что в эти критические минуты я находился в лазарете и надо мной не было учинено никакого насилия. Мятежники ограничились тем, что заперли меня на ключ на все время свалки.

Мое специальное положение врача и кажущееся спокойствие, с которым я исполнял свои обязанности — как будто лечил обыкновенных мирных граждан в своей больнице на суше, — сделали то, что команда относилась ко мне особенно снисходительно, с почтительной фамильярностью и доверием.

Доверие сыграло решительную роль в сохранении тайны, которую необходимо было соблюсти втечение некоторого времени по прибытии в порт, о фактической природе острова и груза, наполнявшего наши трюмы.

Торжественная клятва, данная капитану мною и офицерами, гарантировала наше молчание. Но матросы… Сойдя на берег, они немедленно станут хвастаться своими самородками и расскажут все.

Если бы не высшие интересы Франции, которыми продиктовано было мое поведение, я бы чувствовал угрызение совести за свою хитрость, которая в сущности была злоупотреблением доверчивостью матросов. Но я думаю, что поступил правильно, и да поможет мне бог He совершить никогда более тяжкого греха.

Надежда (которую питал капитан Барко) взять людей под стражу по обвинению в мятеже, помоему, ничуть не спасала положения: ведь по пути в тюрьму, на людных улицах, окруженные толпой любопытных и журналистов, матросы несомненно станут болтать.

Дружба с камбузником, — славный парень, уроженец Лилля, как и я, с которым я частенько ходил беседовать в отсутствии индо-китайца кока, чтобы насладиться родным наречием, — дала мне возможность привести в исполнение свой план.

Надлежащая доза хлорал-гидрата с морфием, который я всыпал в суп команды в последний день пути, когда мы проходили у мыса Хааг… и при входе в Шербургский рейд вся команда, которую, предупрежденный мною капитан позаботился вызвать на палубу, спала вповалку тяжелым, глубоким сном.

Что же касается машинистов и кочегаров, — два офицера-механика, уложив их поудобнее на угольных ящиках, сами заняли места у аппаратов и топок.

Другие два поднялись наверх, где оказались не лишними, так как для всех служб нас было только четверо: первый лейтенант, оператор радио, капитан и я.

До сих пор не могу без смеха вспомнить удивленных физиономий лоцмана и морского офицера, которые выехали нам навстречу (потому что семафор уже сигнализировал о нашем пароходе), когда они взошли на борт и увидали палубу, усеянную телами, которые они приняли сначала за трупы. Они с нескрываемым беспокойством посмотрели на шестерых «уцелевших» офицеров, без помощи команды управляющих судном.

Но для объяснений времени не было.

Первые слова капитана, обращенные к морскому офицеру, были:

— В котором часу скорый на Париж?

— В 13 часов 30 минут, через полчаса, — ответил тот, немного озадаченный.

Еще на острове Фереор мы решили накануне прибытия в Шербург по радио заказать Обществу воздушного флота аппарат (и это была причина, побудившая нас держать путь на Шербург, а не на Брест, где не было аэродрома); но порча радио-аппаратов лишила нас этой возможности. Для приготовления аппарата к полету теперь понадобилось бы несколько часов. За это время скорый поезд доставит нас в Париж. Надо было во что бы то ни стало воспользоваться им.

— Мы только-только поспеем на вокзал, — обратился капитан Барко к морскому офицеру. — На откажите помочь моему первому лейтенанту ввести судно в порт и выполнить оставленные мною предписания: отправить в военную тюремную больницу всех тех, которые храпят на палубе, и изолировать их там… Офицеров не пускать на берег до моего возвращения завтра… Никаких сообщений с городом и особенно с журналистами… Вы меня понимаете? Это очень важно в интересах нации.

Морской офицер поклонился.

— Я получил предписание предоставить себя в полное ваше распоряжение, капитан. Лоцман поведет ваше судно малым ходом до военного рейда, где вы получите подкрепление — нескольких флотских моряков, чтобы закончить маневры. Но если угодно, я отвезу вас на берег в своем катере, через десять минут мы будем в коммерческой гавани, в двухстах метрах от вокзала.

— Действительно, так будет лучше, — согласился капитан.

Потом, повернувшись ко мне:

— Вы поедете со мной, доктор, как было условлено. Ваши оправдательные камешки при вас? Ладно! Чорт с ним, с багажом. Обойдемся как-нибудь до завтра. Едем.

И после короткого прощального приветствия мы с капитаном последовали за морским офицером на катер, который со скоростью пятнадцати узлов в час понес нас к берегу и скоро оставил далеко за собой «Эребус II».

Капитан Барко воспользовался коротким переходом (под мелким, обычным в Шербурге, дождем, от которого нас спасали плащи — единственный взятый с собою багаж), чтобы передать офицеру версию, которую он решил распространить для объяснения преждевременного возвращения судна: вследствие порчи машин, которая произошла в открытом море у Азорских островов, решено было возвратиться во Францию для необходимого ремонта. В свою очередь морской офицер сообщил нам последние новости, которые больше всего интересовали нас: в Женеве конференция продолжалась, и судьба острова еще не была решена.

В 13 часов 23 минуты капитан и я высадились на берег и бегом пустились к вокзалу. Наружные часы показывали 13 часов 26 минут. Капитан бросился к кассе, пока я покупал пачку газет. Поезд двинулся, когда мы вскочили в вагон.

Даже сняв плащи, мы со своими бронзовыми лицами, обтрепанными морскими фуражками и не особенно опрятными куртками, носившими еще следы хлористого золота, являли собой странное зрелище в нарядном купэ первого класса, обитом бледносерым сукном. Не знаю, за кого приняла нас старая англичанка, единственная наша соседка по купэ, но она поторопилась, захватив все свое имущество, перейти в соседнее, что очень позабавило и обрадовало нас, потому что теперь мы могли говорить совсем свободно.

Но сначала газеты. «Матэн», «Фигаро»… «Подписка в пользу жертв циклона, десятый список»… Спектакль-гала в опере с участием Иды Рубинштейн, Сильвэна, Грог и Фрателлини [23] Ида Рубинштейн — сильно рекламировавшая себя драматическая актриса; Сильвэн — знаменитый артист «Комеди Франсез»; Грог и Фрателлини — клоуны. в «Цирцее»… Матч Гудрши — Леонард… Фунт в 464… В Лиге наций… Наконец-то:

«В Лиге наций, кажется, собираются отказаться от первоначальной мысли об интернационализации острова N, чтобы приняться за составление мандата. Мандат этот, возобновляемый через известный период времени, будет вручен на десятилетний период Франции с условием, чтобы она устроила на нем гавань для (вновь открываемой) воздушной линии Париж — Нью-Йорк…»