Тео Варле - Остров Фереор

Через десять минут «Испано» [27] «Hispano» — одна из лучших в мире автомобильных марок. финансиста покатил нас по бульвару Осман к банку Ривье и К°.

Этот храм божества спекуляции (более современного, более могущественного, чем бог золота, помещающийся в том же храме) соперничает с Лионским кредитом и «Сосиетэ женераль» и блещет еще большим великолепием. Его лестница и центральная зала облицованы мрамором, желтым с черными прожилками, которые особенно выделяют его блеск и придают помещению вид особенного благородства. Стеклянный купол вместе с невидимыми электрическими лампами проливает какой-то особенный, неземной свет. Никаких перегородок между служителями божества и публикой: они встречаются лицом к лицу. Один только жрец банкнотов со своим сундуком, из которого выходят пачки кредиток, заперт в клетку из прозрачных стекол, где он и совершает жертвоприношения.

Чувствуется, что это святая святых Парижа, что люди, попадая сюда, испытывают больше благоговения, чем в часовнях: верующие и неверующие соединяются в одной общей религии — религии богатства.

Наоборот, котировочный зал, недоступный для публики, но куда Ривье провел меня после небольшой остановки в его конторе, поражал своей строгой простотой, напоминая собой электростанцию, распределительницу токов.

Действительно, как мне предстояло узнать, здесь определялись курсы дня. Устен две дюжины телефонных аппаратов, снабженных особыми звонками, гудками и т. д., все разных звучностей и тонов, достаточных для того, чтобы тронуть инструмент в мозгу «биржевого маклера», их капельмейстера, и рефлекторно открыть в его мозгу полиглота [28] Знающий много языков. клетку соответствующего корреспондента.

— Позвольте представить господина Гардюэна, нашего главного маклера, — сказал Ривье, указывая мне на маленького, толстенького человека, с седой головой и усами, который с необычайной быстротой двигался перед своим аппаратом. — Он говорит на восемнадцати языках.

Как и его патрон, господин Гардюэн обладает способностью разделять свое внимание между несколькими предметами. Он раскланялся и выслушал приказания банкира, ни на минуту не прерывая своего занятия. Раздался резкий звонок.

— Лондон, — прошептал Ривье.

— Алло Лондон, — говорил маклер в один из двадцати четырех аппаратов. — You say hundred and twenty five to late and twenty this morning. Вы говорите 425… слишком поздно, 420 сегодня утром.

Потом, повесив трубку и переходя к соседнему аппарату, который дребезжал разбитой октавой:

— Алло Брюссель. Никаких дел. Даю стерлинг 420. Потом настал черед других аппаратов… Мадрид,

Флоренция… и на соответствующих языках.

Но ворвался телеграфист и бросил на стол целый поток синих и белых листов.

— Теперь Америка, — объяснил Ривье. — Синие — это радио, а белые — западный кабель.

И в то время как маклер слушал, отвечал, читал телеграммы, отмечал, распределял, шифровал, летал по комнате, мой друг продолжал объяснения:

— В Париже около дюжины больших банков, допущенных к котировке, что происходит сейчас. В настоящую минуту триста аппаратов сносятся с иностранными столицами и распространяют по всему миру новые курсы: понижение или повышение.

— Алло Франкфурт. Yier hundert und zwanzig? [29] Понемецки 420.

— Как, они не спускают? — воскликнул Ривье.

— Сударь, — отвечал маклер. — Франкфурт и Берлин продают во-всю бумажные франки последние дни. Я не смею…

— Они дорого заплатят, чтобы возместить свои расходы, если продают на срок, но совершенно невозможно, чтобы в их распоряжении было то количество бумаг, которое они предлагают. Не важно: продавайте и продавайте фунты и доллары. Повторяю вам, что мы действуем сообща с Французским банком.

— Я хотел бы все же, чтобы вы указали мне границу, сударь, потому что они продают не в кредит, но за наличные. До двенадцати часов у нас уже может быть обязательств на восемьдесят или сто миллионов франков, которые нам придётся оплачивать золотом. У нас ведь нет золота, так же как пока и у Французского банка.

— Оно у нас будет. Предоставляю вам полную свободу действий.

— Даже, если мы дойдем до миллиарда?

— Даже. И даже больше. Валяйте!

Маклер посмотрел на своего патрона и, видя его совершенно серьезным, потер себе руки.

— О, тогда, сударь…

И он с новым жаром принялся за операцию.

Согласно законам сообщающихся сосудов, приток фунтов и долларов, фиктивно брошенных на рынок этим сухим голосом, так же, как на расстоянии одного километра от нас Французским банком, поколебал и понизил курс. За два часа таких упражнений, которые я наблюдал с таким страстным интересом, что даже не заметил ухода Ривье, фунт упал до 320.

В половине двенадцатого Жан-Поль вернулся и похлопал меня по плечу.

— А теперь, если ты хочешь видеть второе действие, поедем завтракать в районе биржи. Там будет продолжение сражения.

Я последовал с ним в его кабинет, чтобы взять пальто. Но перед выходом попросил у него разрешения позвонить по телефону.

— Пожалуйста, старина!

И кончая разборку бумаг одной рукой, другой он подвинул мне аппарат, стоявший на столе. Я спросил:

— Елисейские 29–81.—Алло, отель «Кларидж». Говорит доктор Маркэн. Я хотел бы говорить с профессором Гансом Кобулеррм или, если его нет, с мадемуазель Кобулер.

Я хотел предупредить их о том, что собираюсь к ним перед вечером, но прозвучал в ответ металлический голос:

— Господин профессор и мадемуазель Кобулер покинули Париж дней восемь тому назад, но они оставили комнаты за собой и должны вернуться со дня на день… Прикажете передать им, что вы звонили?..

— Да.

Я повесил трубку, разочарованный, огорченный и внезапно смущенный, почувствовал на себе взгляд моего друга.

— Кобулер? — спросил он. — Откуда ты знаешь этого типа?

Я старался принять непринужденный вид.

— О, я его встречал как-то у Жолио, его и его дочь… Но я чувствовал себя «задетым за живое», как школьник, пойманный учителем на месте преступления.

Ривье сделал дружеский жест протеста:

— Ладно, ладно, не волнуйся. Я не мировой судья, чтобы допрашивать тебя относительно гражданина Ганса Кобулера, а если тебя интересует его дочь, то ты прав, чорт возьми: говорят, что эта маленькая докторесса недурной кусочек, что она так же прелестна, как и безупречна. У нее столько же достоинств, сколько у ее папаши…

— Можешь продолжать, — заметил я, видя, что он замолчал. — Папаша не внушает мне никакой симпатии.

— В таком случае, слушай, Антуан. Я скажу тебе по секрету, как старому другу. Я никогда не видал Кобулера, но слышал о нем много нелестного. Да, от лиц, занимающих высокие посты в префектуре. Постарайся не болтать и не увлекайся слишком мадемуазель Кобулер, потому что ее папаша, так называемый швейцарский профессор, может оказаться совсем другим… Полиция начала следить за ним. Много путешествует. Слишком много. Живет в отеле «Кларидж» как миллиардер-янки и сорит кредитным билетами, как будто они ему ничего не стоят.