Тур Хейердал - ИСКУССТВО ОСТРОВА ПАСХИ

Последующее изучение рукописных материалов Бартелем, Кнорозовым, Федоровой и Кондратовым (Heyerdahl and Ferdon, 1965, p. 387–416) показало, что поддающиеся прочтению рапануйские тексты в латинском написании могут быть разделены на несколько групп: мифологические тексты о сотворении мира верховным пасхальским божеством Макемаке; легенды о короле Хоту Матуа и открытии им острова; генеалогии королей после Хоту Матуа; эпизоды из недавней истории острова, начиная с набегов работорговцев; перечень местных лунных месяцев с их европейскими эквивалентами; тексты с упоминанием метеорологических явлений и сроков земледельческих работ; названия разновидностей батата; песня, исполнявшаяся во время ритуалов ронго-ронго; текст, связанный с религиозными празднествами, и так далее. В дополнение к этим чрезвычайно интересным пасхальским записям устного народного творчества, частично неизвестного ранее, одна рукопись содержит короткую выдержку из Книги Бытия на рапануйском наречии. Во всех рукописях, включая тетрадь Эстевана Атана, есть колонки знаков ронго-ронго якобы с переводом на рапануйское наречие. Однако последующее изучение показало, что речь идет об искаженных и неполных копиях словаря ронго-ронго, составленного в XIX веке епископом Жоссаном, который опирался на ложную информацию одного сметливого пасхальца. Привезенный на Таити Брандером, пасхалец этот разбирался в ронго-ронго нисколько не лучше, чем другие островитяне той поры. Переписанные в тетради страницы из словаря ронго-ронго отчетливо свидетельствуют, что составители рукописей не знали смысла письмен, однако горячо интересовались делами предков и безоговорочно приняли за святую истину мнимый словарь епископа (вернее, его информатора). Упомянутое выше исследование показало, что впервые мысль о создании тайных тетрадей, видимо, возникла у пасхальцев в восьмидесятых годах прошлого столетия, когда на острове находился Салмон. Новым импульсом послужили экспедиции европейских исследователей в начале первой мировой войны и в середине тридцатых годов. Секретное хранение и почти религиозное благоговение к манускриптам говорит о том, что для островитян они были не менее важны, чем каменные резные изделия, которые лежали в тех же тайниках. Очевидно, речь шла о тайной попытке отдельных родов после приезда миссионеров сохранить для потомства память о старине, которая иначе совершенно стерлась бы с введением новой, совсем иной культуры.

Поздно ночью мы вышли из домика Эстевана Атана и пробрались через каменистое поле к «джипу», в котором дремал Энрике. Я нес в сумках полученную на время тетрадь ронго-ронго и каменный череп, Атан Атан помогал идти фотографу. Около получаса мы ехали, стараясь не очень шуметь, сначала на север вдоль берега, до ближайшего колодца и ветряной мельницы, потом внутрь острова, по широкой ухабистой тропе. Миновав карьеры Пуна Пау, где изготавливались пукао, мы остановились на бугре. Все шестеро вышли из «джипа». Дальше надо было одолеть высокий каменный вал, за которым узкая тропка привела нас через кукурузное поле на участок, поросший высокой сухой травой. Атан шепотом сказал, чтобы мы подождали, а его старший брат, отойдя в сторону на полсотни шагов, остановился спиной к нам и стал негромко говорить что-то на рапануйском диалекте. Атан, все так же шепотом, объяснил, что он обращается к обитающим здесь аку-аку. Место это называлось Матамеа (этим же словом на Пасхе называют планету Марс).

Эстеван Атан вернулся, и мы прошли дальше. Трава тут росла реже, отдельными кочками. Слышно было далекий гул прибоя. Эстеван сел на корточки, разрыл руками песок, и показался блестящий зеленый банановый лист. Здесь находилась уму — земляная печь. Эстеван извлек из нее пышущий паром сверток из банановых листьев. Он развернул сверток, наши ноздри защекотал сильный, несколько необычный запах, и мы увидели жареную курицу с двумя крупными бататами. Никому из нас не было запрещено вдыхать замечательный аромат. Ноги курицы были сломаны в суставах, цевка с лапкой и когтями была прижата к тушке вместе с изогнутой шеей и головой. Однако клюв был отрезан у основания и, видно, неспроста, потому что Педро Атан однажды рассказывал мне, что Таху-таху и другие колдуны могли умертвить неугодного им человека особым способом, закопав в землю куриный клюв.

Атан Атан, все еще заметно волнуясь, проверил уму и сообщил, что мы можем рассчитывать на удачу. Все говорилось шепотом. Пищу разложили на зеленом банановом листе, и мне было предложено отломить куриную гузку и съесть ее вместе с куском батата. При этом я должен был громко произнести: «Хекаи ите уму паре хаонга такапу Ханау ээпе каи норуэго». Возможно, фраза эта основана на какой-то старинной ритуальной формуле, подправленной Атаном для этого случая, потому что пасхальцы потом не смогли перевести нам некоторые слова, которые они называли «старыми». Смысл же сводился к тому, что нам предстояло съесть приготовленное в ритуальной уму «длинноухих из Норвегии», чтобы можно было войти в пещеру.

Наши пасхальские друзья не знали, как мне следует поступить с косточкой, которую я держал во рту. Энрике знаком показал, что ее можно выплюнуть, но Атан Атан был против и попросил меня положить ее на банановый лист. Затем мне было предложено угостить всех остальных куском мяса и бататом; при этом каждый повторил рапануйскую формулу. Правда, фотографу плохо давались рапануйские слова, а Фердон съел угощение молча, предоставив мне произнести за него положенную фразу, но это наших друзей не смутило. Атан Атан заметно повеселел и прошептал, что можно спокойно угощаться дальше, аку-аку уже довольны, они видели, как мы ели в их честь. Нам полагалось только время от времени бросать через плечо обглоданную косточку и приговаривать: «Ешь, аку-аку». Когда остался лишь кусок батата, мне предложили размять его и рассыпать по земле. Откуда-то с жужжанием прилетела большая зеленая муха. Это было воспринято как добрый знак; Атан Атан сказал, что это поет аку-аку.

Ровно в полночь мы завершили ритуал уму такапу. Атан Атан попросил меня взять «ключ» и отвел шагов на пятнадцать-двадцать к западу. Здесь мы опять сели на корточки, и он предложил мне найти и открыть вход в пещеру. Земля кругом была ровная, никаких скал или выступов, сплошной песок с редкой сухой травой и россыпью мелких камней. Держа перед собой каменный череп, я должен был сказать: «Матаки ите ана кахаата май» — то есть: «Отвори дверь пещеры». Атан показал на неприметный камень, наполовину прикрытый сеном и песком; непосвященный ни за что не отличил бы его от других камней. Атан осторожно смел песок, и я увидел плиту величиной с небольшой поднос. Под плитой зиял вертикальный черный ход. Атан отодвинул четыре камня, на которых лежала плита, лаз стал пошире, но и то протиснуться в него было непросто. Выполняя указания Атана, я свесил ноги в лаз, опираясь на локти, потом повис на руках. В кромешном мраке я по команде Атана отпустил руки и приземлился на толстой, мягкой циновке из тоторы и луба. Атан подал мне фонарь и «ключ», потом сам спустился в пещеру.