Владимир Лебедев - Ачайваямская весна

Он пошел. Глаза отца вели его к себе. Он подошел, и отец взял левой рукой копье за наконечник. Он приставил его к своей груди и сказал что-то короткое. Вантулян не понял смысла сказанного. Руки его сами напряглись и обыденным, привычным движением толкнулн копье вперед и тут же выдернули его из немощной старческой руки.

Ахалькут сначала вздрогнул всем телом. Казалось, он подскочил на своей подстилке. Бережные руки его сестры и Эттувьи приняли тело, из которого стремительно уходила жизнь, и положили его на спину. Вантулян видел, как остановился взгляд отцовских глаз, как вскипела на губах кровавая пена и опала.

Женщина соединила ноги, а Эттувьи корявыми пальцами натянул веки на выпуклые глаза.

— Ты молодец. — похвалил он Вантуляна. — Ты хороший сын. Ты и меня будешь провожать.

Все зашумели. Послышались смешки и в толпе, которая успела собраться у входа в ярангу.

— Хорошо пошел!

— Отмучился старик!

— Эй, молодой хозяин, иди, повеселимся!

— Иди веселись, сынок, — сказал с доброй улыбкой Эттувьи. — Теперь мы и без тебя справимся.

Надо было идти веселиться. Таков закон. Надо радоваться за ушедшего из этого мира. Плакать могут только выжившие из ума старухи да грудные малыши, которые еще ничего не понимают.

Вантулян знал, что в верхнем мире все наоборот. Человек там делается иным. У него лицо становится на месте затылка.

Вантулян стоял и смотрел, как готовят в дорогу отца.

Старухи сели шить ему погребальную кухлянку. Эта кухлянка шьется, как и любая, — из новых белых хороших шкур.

— Хороший хозяин Ахалькут, — приговаривали старухи, прикидывая шкуры над остывшим телом. — Богатый хозяин. У него все свое до последней шерстинки, до последней жилки, которой мы сейчас шьем.

Старухи соблюдали закон. Только совсем неимущим людям можно дать чужие шкуры. И дают их не так, чтобы все знали, кто эту шкуру дал. Надо скрыть от верхних людей, что шкуры не принадлежат бедному человеку. Надо тайком принести все, что нужно для погребения, и подкинуть в ярангу, где он лежит. Иначе у него в верхнем мире предки — владельцы предков тех оленей, с которых содраны шкуры, отберут у пришельца одежду как не принадлежащую ему. Поэтому старухи всегда и говорят для верхних людей, что шьют они одежду из шкур с оленей покойника.

Молодежь снаружи горланила, гоняя мяч — кожаный мешок, набитый волосом. Отчаянно визжали девушки. Они побеждали. Они долго держали мяч, не отдавая его парням. Те яростно нападали. Скоро на снегу катался живой клубок.

— Вот я пришел, — говорил кто-нибудь из вновь приезжих, заходя в ярангу. — Как хорошо ушел Ахалькут! Вот я принес ему в дорогу.

Приезжий клал рядом с покойником или плитку чая, или пачку табака.

Гора подарков росла. Завтра все они лягут с Ахалькутом вместе в погребальный костер.

— И как так старики решались на это, — голос Ивана Ивановича горестно дрогнул. — Все боялись, что не прокормятся, все боялись, что они обузой станут. Или у них всякие предрассудки ум мутили. Вот сейчас я сам старик, все мои сверстники постарели. А покончить с собой — даже дико кажется.

В яранге было светло и весело. Старики степенно пили чай, сидя возле покойника. Молодежь шумно играла в сорок девять палочек. Набор палочек переходил из рук в руки. Игроки подкидывали палочки на ладони и ловили их тыльной стороной руки. Счет вели вслух.

Руки у старух, шивших кухлянку, были перевязаны выше локтей травяными жгутами, чтобы загородить келе дорогу к туловищу.

Ночь шла быстро.

Еще затемно покойника одели в новую одежду. Капюшон закрыл лицо — в верхнем мире лицо перевернется на другую сторону головы. Пора было прощаться.

Люди встали друг за другом и стали перешагивать через покойного. Каждый делал шаг и как бы отталкивался ногой от него. Они отстранялись от него.

Задний нюк — покрышку яранги — подняли и старика протащили под ним. Теперь можно было класть его на нарты. У Ахалькута были особые нарты, которые можно было бы поставить в погребальный костер. Они не пригодились. Старик решил идти пешком, без оленей. Поэтому его положили на простые нарты, которые жечь не будут.

Процессия двинулась на высокую сопку, видавшую уже много погребальных костров. Ее склоны густо поросли стлаником.

Для костра уложили большой горкой ветки стланика: по внешнему краю — толстые, в середине — потоньше. Рядом сложили горку поменьше.

Ахалькута положили на самый верх большой горки и отошли. Тогда к нему приблизились те самые старухи, которые шили погребальную кухлянку. Они шли так. как ходят вороны. Старухи и каркали по-вороньи. Одна из них взобралась на горку веток и припала к покойнику. Старуха каркала беспрерывно. Ее рука со спрятанным в рукаве ножом скользнула иод кухлянку Ахалькута.

Старуха говорила земным и верхним людям своим карканьем:

— Это ворона проклевала ему живот. Это клюв вороний, а не нож сделал эти отверстия. Это ворона перебила ему сухожилия. Эго вороний клюв, а не нож.

С карканьем она сошла с горки и присоединилась к остальным людям.

Настала очередь мужчин. Они разожгли маленький костер. Он горел весело, разбрасывая пламя на свежем ветру. Мужчины зажгли от него факелы — ольховые палки с метелками стланика — и сунули их в большой костер.

Пламя занималось медленно. Оно сначала ушло куда-то внутрь. Старина Эттувьи тогда приблизился к костру и сказал Ахалькуту:

— Ну чего ты ждешь? Почему не идешь? Мы все сделали, как ты велел. Иди…

Тут и взметнулось откуда-то из середины пламя. Оно разом залило весь костер и высветило неподвижное тело внутри.

Старики стояли рядом с костром, и отблеск пламени метался по лицам, делая еще более глубокими их морщины и уже глаза.

Молодежь с шумом и криком прыгала через ветки из стланика. На краю площадки двое боролись в кругу зрителей. Самое время сейчас отомстить борьбой за давнишнюю обиду!

Старина Ахалькут уже шел панэналь’эттын (дорогой к предкам). Он бежал легко по дороге прямо вверх. Вот, наверное, он дошел до того места, где живут собаки верхнего мира. Сейчас самый главный собачий предводитель будет спрашивать у своих, что они знают об этом человеке. Если найдется хотя бы одна обиженная, которую этот человек искалечил или же убил ни за что, то ему придется плохо. Если он просто издевался над собаками, бил их или же не кормил их, го главный собачий предводитель скажет:

— Эй, те, которых он обижал! Сделайте с ним то же самое, что он с вами делал.

Тогда собаки начнут кусать и пугать этого человека.

Если он на той земле убивал собак для своего развлечения или по злобе, то предводитель крикнет:

— Загрызите его!

И этот человек никогда не дойдет до своих родичей в верхнем мире. И никогда он не возродится.